Царь обнял Скуратова.
— Ты прав, я выйду в большую палату, послушаю, что бояре скажут. Спасибо, Гриша, за верную службу…
— Я должен, великий государь, знать то, чего не знают другие, — скромно опустил глаза Малюта.
В большую палату царь Иван вышел, сияя золотой ризой, с высокой шапкой на голове. Со всех сторон плотной толпой его окружали знатные опричные вельможи.
Челобитчики, ожидавшие царя, дружно повалились на колени. Это были люди, на которых держалось русское государство. В первом ряду стоял боярин-конюшийnote 2 Иван Петрович Федоров, глава московского боярства.
Царь бесшумно поднялся по приступкам, крытым красным ковром, и уселся на мягкую подушку золоченого кресла.
— Кто будет говорить? — спросил он, строго посмотрев на собравшихся.
Вперед выступил печатник Иван Михайлович Висковатый. Он был сед, бороду расчесывал на две стороны. Лицо строгое, с резкими чертами. Из-под лохматых бровей глядели серые, навыкате глаза. Одной рукой он придерживал большую государственную печать, свисавшую с пояса на золотой цепочке.
Подойдя к царю, Висковатый опустился на колени и подал свиток.
Царь Иван взял бумагу и быстро пробежал глазами по строчкам.
«…Все мы верно тебе служили, проливали кровь нашу за тебя, — читал царь, — ты же за заслуги приставил к нам своих телохранителей, которые хватают братьев и кровных наших, чинят обиды, бьют, режут, давят и убивают».
— Мой верный слуга, — сказал царь вельможе, подняв на него глаза, — ты тоже подписал челобитную?
— Великий государь, — отвечал Висковатый, оставаясь на коленях, — прошу тебя, вспомни о боге, не проливай крови невинных. Не истребляй своих. Твой отец и твой дед не превращали своих слуг в рабов. Раб не может быть ни верным, ни храбрым. Подумай, великий государь, с кем ты будешь впредь не то что воевать, но жить! Мы хотим по-прежнему быть тебе советниками. Мы хотим, чтобы ты прислушивался к голосу своих верных слуг. А не гнал их прочь.
— Разве не я созвал собор? Я многих людей слушал, — прервал царь Ивана Висковатого. — Вот уж двадцать лет я слушаю твои советы, Ивашка, раб мой. Разве я гнал тебя прочь?
— Это так, великий государь, ты ласков ко мне и позволяешь глядеть твои светлые очи. Но многих верных и мудрых ты лишил жизни, отринул с глаз, держишь в опале…
— Я гоню от себя врагов, солжививших клятву и посягнувших на жизнь нашу.
— Наговоры, великий государь, — послышалось из толпы бояр, дворян и князей, стоявших на коленях. — Ты веришь опричникам, людям с черным, лживым сердцем.
Царь с трудом сохранял спокойствие.
— Кто сказал? — негромко спросил он.