— Пойдем. У дерева над нами много ветвей, они удобные и прохладные. Давай отдохнем, пока не спадет дневная жара.
Быстрыми плавными движениями Кокум вскарабкался на нижнюю ветку. Он протянул ей руку, и вскоре она была уже рядом с ним, а потом уже над ним, удобно устроившись в развилке ветки. Она почувствовала, как его пальцы прошлись вокруг ее щиколотки, стали подниматься выше. И вот уже его губы прижались к ее спине. Он неторопливо, томно ласкал ее. Ей казалось, что они заключены в кокон теплого воздуха, обволакивающего их.
При каждом новом прикосновении ее мышцы все больше расслаблялись, пока наконец ее тело не рассталось с тяжестью, но обрело ощущение тягучей апатии. Его прикосновения были везде, легкие, нежные, но вызывавшие теперь внутренний отклик ее тела. Она казалась себе подвешенной в воздухе, а нитями были его теплые губы и ласковые пальцы. Ей хотелось, чтобы это летучее чувство, это извлечение ее внутренней сущности, это томление длилось и длилось. На ее теле не осталось ни одного уголочка, который бы он не исследовал и осторожно не растревожил. В какой-то момент ей показалось, что она погружается в бессознательное состояние, плывя по волнам чувств. После одной из нарастающих волн изумительного ощущения она не смогла больше сдерживаться, и ее тело содрогнулось, отвечая. Она повернула лицо. Его глаза блестят рядом, губы изогнуты в полуулыбке. Он показался ей вездесущим.
— Я только начинаю, Белоснежное Перышко, я только начинаю, — прошептал он ей на ухо. — А сейчас усни.
К Покахонтас медленно возвращалось сознание, на мгновенье мелькнула мысль, а знала ли она вообще что-нибудь, кроме этой истомы и неспешно накатывающегося желания. Руки и рот Кокума снова были повсюду, но на этот раз он сказал:
— Пойдем, стало прохладней.
Он снес ее, все еще полусонную, вниз на мшистую землю и положил на влажный зеленый ковер, взял одно из перьев, оброненных ею — неужели это было всего несколько часов назад? А казалось, прошла вечность. Он медленно водил перышком по ее телу, теплому и восприимчивому, пока она не схватила его и не притянула к себе.
— Пожалуйста, — прошептала она, — пожалуйста.
Его губы теперь были на ее груди, и он медлил, медлил, пока ее тело не могло уже больше выносить такого напряжения, и освобождение явилось бы блаженством. Она помнила, как снова провалилась в полусон, и ей почудилось, что у нее больше не было собственной воли, что этот мужчина целиком завладел ее телом.
И снова она пришла в себя. Она не знала, сколько проспала, но тело ее по-прежнему трепетало в ожидании. Она, наверное, никогда не освободится от этого. Из сна ее вывели его губы, двигавшиеся вниз по животу. Ее тело находилось в состоянии парения, когда любое касание кажется восхитительным, а до сотрясающего освобождения — всего лишь одно легкое прикосновение.