А еще, будь у него воображение творческое, креативность, умение переводить себя в пограничные состояния сознания, умение терять так называемую адекватность для самореализации необычными способами, что бы он сделал?
А вы бы что сделали? Про вас я знаю, вы постарались бы прожить сразу несколько жизней за те десять – пятнадцать минут, что ваш Нефритовый стебель прогуливается по Глубокой долине. Вы бы сначала насладились животной красотой молодой самки. Внешностью и повадкой, ее способом быть в этой, столь дочеловеческой ситуации. И сами бы представили себя самцом. Жеребцом. Кобелем. Хряком, если вы – деревенский житель. Или там волком, львом или тараканом, если вы смотрели английские фильмы про животных. Вы бы порыкивать начали легонько. В рамках непринужденного пограничного анимализма.
Потом, само собой, вы прониклись бы нежностью к ней. Вы же не можете не разнообразить свой чувственный мир. Вы бы пожалели хрупкого ребенка перед вами. Кожица тоненькая, локоточки худенькие. Лопатки под кожей – рельефно. Грудь – недоразвитая, маленькая, нежная, неотразимо несчастная. И такая нуждающаяся в вашей заботливой ласке. И вся она – доверчивая и беззащитная. Птенец, сиротка. И вот: удочерить ее немедленно, посвятить ее в дочери нефритовым своим стеблем в этом запретном и сладком кровосмесительном ритуале. То есть, я не собираюсь вас щадить, читатель, вы бы прошли и через инцест.
И, раз уж дело так пошло затейливо, вы бы обозлились на нее в конце. А что она тут делает, сука? Ведь не пошла же работницей на ткацкую фабрику, шалава? Цветочными лотосами да нефритовым жемчугом, нефритовой же трубкой да цветочным тиглем тут зарабатывает, шлюха? Ведь это она попала в хорошие руки, в ваши руки, я имею в виду, а если бы она досталась подонку какому? Вы же понимаете? А если она завтра едет к Березовскому? Реально едет, понимаете, у нее билет на 11:15 на самолет Аэрофлота, а в 15:00 по Гринвичу он ее коснется своими руками – испаскудит. Вот вы-то не такой, вы честный человек, целомудренный, вы ей зла не сделаете. А кто за Березовского поручиться может? И вы сказали бы ей: «Не надо тебе завтра никуда ездить, оставайся, билет сдашь, а потери материальные я тебе компенсирую, а Берёзе позвонишь, скажешь, чтобы шел куда подальше, учиться пойдешь, в МГУ поступишь, человека из тебя сделаю…», – скажете вы, не отпуская ее от себя, а продолжая движения так, будто гвозди вбиваете в ее пушистый сверху зад. Вы бы не считали три по три, три по семь и три по девять, я думаю. Какая уж тут Инь на хер?!!! Решилась Рассея! – кричали бы вы как купец Ферапонтов, поджигающий амбары. – Решилась Рассея! Не до Инь нам с Яном. Ведь человек гибнет – гражданка Великой России… И вы бы заглядывали ей еще в лицо сбоку. Надеясь увидеть ответ. И еще: надеясь увидеть, как нефритовый стебель ваш прошил ее насквозь и вылезает из ее цветочных или каких там, хрен их знает, губ. Потому что она молчит же, сука предательская. И тут бы вы пришли бы в ярость и стали кричать страшно: «В университете зачеты недосдала, китайский язык не учишь, позоришь меня, сука, убью! Ночами шляешься, в „Метлу“ тебя охрана не пускала, так ты, сука, ФСО на них натравила! Авторитет подрываешь! А ты знаешь, что место это паскудное? Ты знаешь, что там наркота кругом? Что там чурки вонючие и зверьки шлюх сифилитичных снимают? Ты думаешь, куда прешься? Подставляешь меня? А если бы люди вокруг узнали, чья ты дочь? В голове вообще ни хрена?» А потом толчки бы ваши замедлились и вы сникли бы вдруг, конвульсии тоже бы затихли потом. А Лариса бы все удивлялась, про какой такой университет горланил чудной нефтепромышленник до боли знакомым голосом. И это бы с вашей стороны был бы уже инцест с садизмом и, одновременно, истерика с оргазмом, полное рассекречивание, обнаружение себя и утрата к чертовой матери всего вашего Ян, Цзин, Шень и остальной имевшейся в наличии Ци.