— Может быть, крестный кого-нибудь знает, — вслух подумал я.
— Кого-нибудь? Для чего? — спросила она.
— Как для чего? Чтобы принять управление имением на время нашего отсутствия, — ответил я.
— Едва ли это необходимо, — сказала она. — Вы пробудете во Флоренции не больше нескольких недель, если приедете. Хотя, возможно, она вам так понравится, что вы решите задержаться. Весной Флоренция прекрасна.
— К черту весну, — сказал я. — Когда бы вы ни решили отправиться, я поеду с вами.
И опять на ее лице тень, в глазах — смутное опасение.
— Мы вернемся к этому, — сказала она, — посмотрите, уже начало десятого, вы еще не засиживались так поздно. Позвать Джона или вы сами справитесь?
— Не надо никого звать.
Я медленно поднялся с кресла — у меня почему-то ослабели ноги, — опустился рядом с ней на колени и обнял ее.
— Это просто невыносимо, — сказал я, — моя комната… одиночество… а вы так близко, в нескольких шагах по коридору… Может быть, сказать им?
— Сказать? О чем? — спросила она.
— О том, что мы обвенчались, — ответил я.
Она сидела, замерев в моих руках, не вздрогнула, не шелохнулась.
Казалось, она окоченела, словно жизнь и душа отлетели от нее.
— О Боже… — прошептала она; затем положила руки мне на плечи и посмотрела в глаза:
— Что вы имеете в виду, Филипп?
В голове у меня застучало, будто проснулось запоздалое эхо боли, мучившей меня последние недели. Удары раздавались все глубже, глубже, и с ними пришел страх.
— Скажите слугам, пожалуйста, — попросил я. — Тогда я могу оставаться с вами, и в этом не будет ничего неестественного, ничего предосудительного — ведь мы обвенчались…
Я увидел выражение ее глаз, и голос мой замер.
— Но, Филипп, дорогой, мы не обвенчались! — сказала она.
Что-то лопнуло у меня в голове.
— Обвенчались, — сказал я, — разумеется, обвенчались. Неужели вы забыли?
Но когда это произошло? Где находится церковь? Кто был священником? Моя голова снова раскалывалась от боли, комната плыла перед глазами.
— Скажите, что это правда, — проговорил я.
И вдруг я понял, что это иллюзия и счастье последних недель не более чем плод моего собственного воображения. Мечта была разбита.
Я уронил голову ей на колени и зарыдал; даже ребенком не плакал я так горько. Она крепко прижала меня к себе и, не говоря ни слова, гладила мои волосы. Вскоре я взял себя в руки и в полном изнеможении откинулся на спинку кресла. Она принесла мне что-то выпить и села рядом на скамеечку. Тени летнего вечера играли в комнате. Летучие мыши выползли из своих убежищ под крышей и кружили в сгущающихся за окнами сумерках.