* * *
В городе не было снега. Слякоть уже подсыхала. В квартире пахло непроветренным жильем. Открыв повсюду форточки, Эмма влезла под душ и провела полчаса в блаженной истоме. Уже вылезая, уже завернувшись в большое розовое полотенце, обратила внимание на календарик, наклеенный на дверь ванной изнутри; календарь был прошлогодний, с логотипом какого-то женского журнала. Эмма, нимало не задумываясь, взялась отдирать его. Наклейка поддавалась плохо – сходила, оставляя после себя уродливое пятно старого клея, а слой краски растрескался, осыпался и остался у Эммы на ладонях. Крохотные числа прилипли к ее пальцам – черные и красные, выходные и будничные, маленькие дни ушедшего года, и она смотрела на них завороженно, и вдруг – на секунду – ощутила всей своей мокрой теплой шкурой все то, о чем говорил у водопада Росс.
* * *
Она явилась в театр, и вахтерша уставилась на нее, как на привидение. Девочки в гримерке щебетали неестественно громко, суетились, рылись в тумбочках, пряча глаза; весть о появлении Эммы распространилась, вероятно, как пожар степи, потому что уже через пять минут в дверь заглянула завтруппой:
– Добрый день, Эмма Петровна, можно вас на минутку?
И уже в кабинете, тесном, пропахшем бумажной пылью:
– Вы знаете, что вам вынесен выговор? Вы были выписаны на два дневных спектакля, и вы не явились!
– У меня не планировалось спектаклей на прошлой неделе, – сказала Эмма. – Должна была работать Березовская.
– Это сначала не планировалось! А потом вы были выписаны на «Чудо в лесу» и на «Веселых зайцев»!
– Очень жаль, – сказала Эмма. – Это все?
Завтруппой смотрела на нее, как школьник на чучело мамонта.
– Тогда я пойду, – сказала Эмма. – Кажется, у меня репетиция через пятнадцать минут.
Весеннее солнце заливало лестницы и коридоры. Эмма шла и улыбалась, еле слышно напевала, и одна недопетая мелодия сменяла другую. Иногда она останавливалась, подняв глаза к белому потолку, вспоминая что-то, потом снова улыбалась и шла дальше. У самых дверей гримерной ей встретилась народная артистка Стальникова; возможно, она просто шла мимо.
– Э-эммочка! Здравствуй, родная!
Эмма улыбнулась:
– Привет, Дашенция…
Сосны стояли, касаясь неба, не шевелясь, не суетясь, как стояли уже сто лет, а может и больше. В глазах народной артистки что-то промелькнуло. Эмма не стала догадываться, что это было, а просто открыла дверь своей гримерки и, по-прежнему чуть улыбаясь, закрыла ее за собой.
* * *
Вечером позвонила Иришка.
– Эмма! Слава Богу! Мы так волновались! Господи, ты пропала, как провалилась… Мы так нервничали!