Жюстина (Сад) - страница 24

– Вот ты и свободна, Жюстина, – сказала Дюбуа, – теперь ты можешь жить так, как тебе нравится. Только если ты послушаешься моих советов, дитя моё, ты откажешься от добродетельной чепухи, которая, как ты успела понять, ничего тебе не дала. Ты проявила неуместную щепетильность, когда с тобой хотели только побаловаться, и, судя по твоему рассказу, нет никаких сомнений в том, что именно Дельмонс и Дюбур стали виновниками твоего несчастья; повторяю ещё раз: нелепая щепетильность привела тебя к подножию эшафота, от которого спасло твою жизнь ужасное преступление. Теперь ты видишь, куда заводят нас добрые дела, так стоит ли ради них рисковать жизнью? Ты молода и красива, Жюстина, и я обещаю за два года сделать тебя богатой. Но не думай, что я поведу тебя в храм богатства и роскоши тропинками скромности: чтобы добраться туда, человек должен заниматься самыми разнообразными яркостями и интригами. Воровство, убийство, грабеж, поджог, распутство, проституция – вот добродетели нашего общества, и других мы не знаем. Подумай хорошенько, милая девочка, и поскорее дай нам ответ, так как в этой хижине оставаться нам опасно, и до рассвета мы должны убраться отсюда.

– О мадам, – честно ответила Жюстина, – я вам стольким обязана и не собираюсь уклониться от этих обязательств; вы спасли мне жизнь, и мне жаль только, что своим спасением я обязана преступлению. Поверьте, что если бы у меня был выбор, я предпочла бы тысячу раз умереть, чем участвовать в злодеянии. Я сознаю все опасности, грозящие мне за то, что я верна добрым чувствам, которые всегда будут жить в моем сердце, но каковы бы ни были опасности добродетели, мадам, я ни за что не променяю их на отвратительные блага, сопровождающие порок. Во мне есть моральные и религиозные принципы, которые, благодаря небу, никогда меня не покинут. Если Господь уготовил мне трудную жизнь, так лишь оттого, что хочет вознаградить меня в лучшем мире. Эта надежда меня утешает, она смягчает мои печали, успокаивает мои страдания; она укрепляет меня в минуты отчаяния и помогает мне не страшиться несчастий, которые провидению угодно обрушить на меня. И эта сладостная радость вмиг погасла бы в моей душе, если бы я запятнала себя преступлением, и убоявшись ударов этого мира, я обрекла бы себя на жестокие муки в другом, и это не дало бы мне покоя до конца жизни.

– Что ты несешь! – возмутилась Дюбуа, нахмурив брови. – Эти абсурдные мысли приведут тебя в тюрьму или в заведение для душевнобольных. Оставь своего презренного бога, девочка. Его божественная справедливость, наказания или награды, которые он раздает – все это глупости, достойные лишь дураков, а ты слишком умна, чтобы верить в них. О Жюстина, ведь только жестокость богатых порождает дурное поведение бедных! Как только они снизойдут к нашим нуждам, как только в их сердцах воцарится человечность, в наших поселится добродетельность. Но до тех пор, пока наша нищета, наша терпеливость, честность и покорность только отягощают наши оковы, мы не перестанем совершать преступления. В самом деле, было бы в высшей степени глупо отказаться от них, ибо они могут смягчить гнев, которому подвергает нас их жестокосердие. Природа всех нас сотворила одинаковыми, Жюстина, и если несправедливым капризам судьбы было угодно исказить эту первоначальную схему всеобщих законов, кому, как не нам самим, исправить эту несправедливость и собственной ловкостью вернуть то, что отобрали у нас более сильные. Хотела бы я послушать этих богачей, этих благородных дворян, судейских чиновников и священников – хотела бы я послушать, как они будут проповедовать нам добродетель! Очень легко удержаться от воровства, когда у тебя в три раза больше денег, чем необходимо на жизнь; легко не думать об убийстве, если ты окружена льстецами, и ничто не взывает к отмщению. А чего проще воздерживаться от объедания и пьянства, когда в любую минуту ты можешь позволить себе самые роскошные вина и кушания! Им можно быть искренними, этим сытым бездельникам, которым нет никакого интереса лгать; и не велика заслуга не возжелать жену другого, если у них всегда есть все, чего потребует их похоть. Но мы, милая Жюстина, мы, кого это жестокое провидение, кого этот нелепый и бесполезный Бог, которого у тебя хватает глупости делать своим идолом, приговорили пресмыкаться, как змея в траве; мы, на кого смотрят с презрением, потому что мы бедны, кого тиранят, потому что мы слабы; мы, чьи губы напитаны горечью, чьи ноги исколоты терниями – неужели ты хочешь, чтобы мы сторонились порока, когда только его рука открывает нам двери в жизнь, поддерживает нас, охраняет и не дает нам погибнуть! Ты хочешь, чтобы мы, вечно униженные и оскорбленные людьми, которые господствуют над нами и пользуются всеми благами фортуны, мы, на чью долю остаются лишь нужда, боль, страдания, слезы, бичи и эшафот, – чтобы мы отказались от злодейства! Нет, нет, Жюстина, и ещё раз нет! Либо этот Бог, в которого ты веришь в силу глупости своей, существует для того, чтобы его презирали, либо он совершенно бессилен. Пойми, дитя, когда природа ставит нас в такое положение, где зло становится необходимостью, когда она оставляет нам по крайне мере способность творить его, тогда для её законов зло служит добром, и ей угодны они оба. Основным законом её является равенство, и тот, кто нарушает его, не более виновен, чем тот, кто пытается его восстановить; оба действуют согласно своим убеждениям, и оба должны следовать им, и пусть общество оставит их в покое. Красноречие Дюбуа было убедительнее, нежели рассуждения Дельмонс. При равных возможностях порок лучше защищает тот, кто проповедует его по необходимости, чем тот, кто предается ему только в силу распутства, и Жюстина, оглушенная и потрясенная, боялась сделаться жертвой соблазнительных речей этой ловкой и умной женщины. Однако в сердце её зазвучал более сильный голос, и она объявила искусительнице, что решила никогда не сдаваться, что преступление внушает ей ужас, и она скорее согласится на самую ужасную смерть, чем смирится с чудовищной необходимостью совершать его.