Она вдруг почувствовала себя одинокой и старой женщиной, у которой уже не будет ничего радостного в жизни… Скорбь ее не смягчится вовек.
– А я говорю, он стоял у другой стены, – настаивал Ноэль.
– О, это было так давно! Когда мы только поженились.
Баронесса громко вздохнула, потом воскликнула:
– Но как все это могло случиться, Ноэль? Может быть, у него было какое-нибудь тайное горе, о котором он молчал? Может быть, мы не пришли ему вовремя на помощь?
Самоубийство больше, чем любая другая внезапная смерть, вселяет в близких чувство вины перед покойным. Все обитатели особняка – и хозяева и слуги – ходили с виноватыми лицами. Даже дети спрашивали себя, не разгневался ли на них боженька за то, что они затеяли игру в похороны… Ноэль ничего не ответил жене и отвернулся. Он прошел в кабинет, обитый зеленой кожей, и заперся там.
Раздевая Зигфрида, Жереми увидел какое-то пятно на его старчески бесформенной ноге, покрытой густой сетью вен и напоминавшей засохший корень.
– Боюсь, господин барон, что у вас растет мозоль, – сказал он.
– Приятная новость, – отозвался старик, – только этого еще не хватало!
Вечером приехал Лартуа. Из комнаты Жаклины он вышел с озабоченным видом.
– Неужели правда, что человек может умереть от горя? – спросил у него Ноэль.
– Конечно, дорогой друг, это бывает, и даже нередко, – ответил врач. – Такие случаи наблюдаются не только у людей. Возьмите, к примеру птиц: когда умирает самка снегиря, самец перестает петь, оперение его тускнеет, он отказывается от пищи, и в одно печальное утро его находят на дне клетки лежащим лапками кверху. Бедная Жаклина напоминает мне осиротевшую птицу. Все же, надеюсь, мы ее выходим, надо проделать курс уколов. Нам предстоит нелегкая борьба. Труднее всего бороться за человека, который не хочет жить: тогда врачу, так сказать, не за что ухватиться. Тут можно ожидать чего угодно: скажем, кровоизлияния в мозг… Но посмотрим, что будет утром. А как вы, любезный друг, перенесли этот удар? Сердце не дает о себе знать?
Только теперь Ноэль Шудлер осмыслил, что все эти ужасные дни сердце его не беспокоило.
– Признаться, у меня даже не было времени подумать о себе, – сказал он, – но я сам поражаюсь собственной выносливости.
– Я ведь всегда говорил: у вас железное здоровье, – заметил Лартуа.
В ту ночь у великана была бессонница. Она не причиняла ему особых мучений, просто он продолжал бодрствовать, сохранял ясность ума и вовсе не думал о сне. Мозг его работал, работал без устали. «Теперь, естественно, мне придется стать опекуном внучат, – говорил он себе. – Я должен продержаться до тех пор, пока Жан-Ноэль не достигнет совершеннолетия и не примет участия в делах фирмы, а Мари-Анж не выйдет замуж. Сколько мне тогда будет?.. Восемьдесят три или восемьдесят четыре. Нелегко дожить до таких лет! А я-то думал, что Франсуа, когда наберется ума, сможет меня заменить! А вот теперь я сам вынужден оставаться во главе фирмы еще чуть ли не двадцать лет».