Госпожа Полан лебезила перед доминиканцем и блеяла тонким голоском:
– О, конечно, святой отец… Как это возвышенно, святой отец…
– А ведь вы, отец мой, утверждаете, будто ада не существует, – сказала Изабелла, указывая рукой на все, что их окружало.
– Вот именно, сударыня, ад находится здесь, господь бог ниспослал людям старость во искупление их грехов, и я полагаю, что этого достаточно. Всякая форма старости есть искупление.
Пока отец Будрэ говорил, все взгляды сумасшедших стариков были устремлены на него: несчастные по-прежнему хранили молчание. А он то и дело поворачивал свою величественную массивную голову и смотрел на клетки.
– Вы полагаете, отец мой, что они отдают себе в чем-нибудь отчет? – спросила Изабелла. – По-моему, они уже ничего не смыслят.
– И все же страдают, уверяю вас, они жестоко страдают, – сказал доминиканец. – Те, кто еще полностью или частично сохранил рассудок, страдают потому, что сознают всю глубину своего падения, а те, кто совершенно лишился рассудка, страдают по-иному, но не менее мучительно. Принято говорить, что тот или иной помешанный воображает себя, скажем, каминными щипцами; это неверно, он хочет стать каминными щипцами, а все доказывают ему, что это невозможно; все окружающее – не только люди, но и его собственная природа – отказывается это признать. Его руки не соответствуют представлению больного о них, он не находит углей, которые хотел бы схватить. Поверьте, в страдании такого человека нет ничего смешного, трудно придумать муку горше.
Он простился с дамами и направился к выходу.
– Должен признаться, – назидательно сказал старший служитель, – что каждый раз, когда этот священник проходит мимо, все буйно помешанные смолкают, как по команде. Необъяснимо, но это так. Должно быть, он умеет с ними обращаться. Из него получился бы отличный надзиратель.
В глубине души Изабелла почувствовала, что встреча с доминиканцем немного ободрила ее.
Когда Изабелла и госпожа Полан достигли наконец палаты для лежачих больных, время для посещений уже истекало. Несколько человек спускалось по лестнице, главным образом женщины с пустыми кошелками в руках; они на ходу утирали глаза.
– Думаешь, мы еще увидим беднягу Пеле? – говорила какая-то старуха с седыми волосами. – Боюсь, мы приходили в последний раз.
– Ах, мама, право же, этого можно только пожелать, – откликнулась другая. – Так было бы лучше и для него и для всех.
– Да, ты права. Видеть, как он мучается…
Возле дверей палаты стоял какой-то старичок в ночной рубахе; вцепившись руками в задвижку, пристально уставившись на филенку двери, он негромко повторял тоскливым, печальным голосом: