На мгновение Гермогену почти показалось, что пальцы Антонины нежно гладят пальцы Антония Александрийского. Чушь.
Прокопий нахмурился.
— Мне сейчас им заниматься? — жалобно уточнил он.
— Боюсь, да.
Антонина бросила взгляды на всех мужчин, сидевших за столом. По очереди. Взгляды сопровождались странной улыбкой. Если бы он не считал это абсурдом, Гермоген мог бы поклясться: Антонина пытается кокетничать со всеми мужчинами, кроме Прокопия. Взгляд, брошенный на Иоанна Родосского, казался особенно похотливым. А на лице Ирины, как он обратил внимание, теперь появилась странная понимающая улыбка. Почти непристойная, если бы не… Чушь.
Прокопий уставился на Антонину. Его глаза сверкали, лицо раскраснелось, губы были поджаты. Создавалось впечатление человека, которому явилось тайное видение.
— Конечно, — ответил он, словно подавился.
Секретарь встал из-за стола, сухо поклонился и покинул помещение. Один раз оглянулся назад. Гермогена поразил огонь в его взоре.
Как только Прокопий ушел, атмосфера в комнате тут же изменилась. Маврикий поджал губы. Гермоген думал, что гектонтарх плюнул бы на пол, если бы его не остановила вежливость. Иоанн Родосский медленно выдохнул и молча протянул кубок Ирине. Улыбаясь, Ирина наполнила кубок до краев. Антонина вздохнула, откинулась на спинку кресла и протянула собственный кубок.
Епископ тут же повернулся к Гермогену.
— Отвечая на твои вопросы, могу сказать следующее, — объявил Антоний. — Мое мнение о триединстве совпадает с ортодоксальной традицией, принятой на пятом церковном соборе. Я также считаю, что окончательное решение проблемы не будет найдено никогда. И таким образом считаю любую попытку навязать подобное решение неразумной — и с социальной, и с политической точки зрения. А с теологической — абсолютно нечестивой.
— Нечестивой? — переспросил Гермоген. — Нечестивой!
Антоний Александрийский усиленно закивал.
— Да, молодой человек. Ты правильно меня понял. Нечестивой.
Гермоген пытался найти нужные слова.
— Я никогда раньше не слышал, чтобы кто-либо говорил…
Он замолчал и в задумчивости отхлебнул вина. Александриец улыбнулся.
— Признаю мой подход не является традиционным. Но позволь спросить тебя вот о чем, Гермоген. Почему вопрос триединства сложно понять? Почему он является загадкой?
Гермоген колебался.
— Ну, я не теолог, вы же знаете. Но это очень сложный вопрос. Это всем известно.
— Почему?
Гермоген нахмурился.
— Не понимаю.
— А почему он такой сложный? Тебя никогда не удивляло, что Всевышний выбрал такой способ представить себя? Таким способом, который мучает всех?