— Что могут сказать или подумать люди… — Теперь она рассмеялась. В этом звуке совсем не было веселья. В нем не слышалось ничего, кроме несклоняющегося, безжалостного презрения. Соль, посеянная в почву. — Пусть болтают, Шакунтала. Пусть кудахчут и жалуются. Пусть пищат о чистоте и загрязнении. Пусть ухмыляются, если посмеют. Какое тебе дело? Пока их троны шатаются, твой будет стоять твердо. И они вскоре придут к тебе — поверь мне — как нищие на пыльной улице. Станут просить тебя отпустить грубого и неотесанного мужа, который сидит рядом с тобой на троне и лежит в твоей постели, вести их армии в битву.
Наконец — наконец! — все в комнате поняли. Послы смотрели на нее, открыв рты, подобно рыбам-собакам. Ирина не могла видеть лицо Дададжи. Пешва опустил голову, словно в раздумьях. Или, возможно, в молитве.
Ирина снова повернулась к Шакунтале. Императрица, хотя и не раскрыла рот, казалось, пребывала в состоянии чистого шока. Она больше не сидела на троне, как статуя или богиня, а просто как маленький ребенок. Школьница, парализованная вопросом, который, как она считала, никто никогда не задаст.
Римская учительница улыбнулась.
— Помни, Шакунтала. Только душа играет роль в конце. Все остальное — шелуха. И это касается и империи, не только человека.
Затем тихо, но быстро Ирина заняла свое место. Во время последовавшего долгого молчания, пока послы хватали ртами воздух и пешва склонял голову — и школьница пыталась найти ответ, который уже знала, но не могла вспомнить, — Ирина просто ждала. Она сложила руки на коленях, легко дышала и просто ждала.
Естественно на поверхность поднимутся предрассудки. Вскоре комната наполнится негодованием и возражениями. Ее это не волновало. Ни в коей мере.
Она сделала свою работу. Достаточно хорошо, как она думала. Держа щипцы в твердых руках, Ирина установила клинок, чтобы он был должным образом выкован. Конечно, предрассудки станут шипеть, точно так же, как шипит горячее железо. Но молот, удерживаемый в варварских сильных руках, ударит уверенно. И задавит протест о чистоте в большей чистоте закаленного металла.
Кунгас не стал ждать, когда протест вырвется на поверхность. Кушаны были степными людьми и людьми быстрых лошадей.
— Наконец-то!
Он стоял в центре комнаты до того, как кто-то заметил, как он поднимается.
— Наконец-то.
Он позволил слову устояться, позвенеть, как звенит слово. Затем скрестил толстые от мускулов руки на бочкообразной груди и повернул голову к императрице.
— Сделай, как она говорит, девочка. Это очевидно. Очевидно. — Толпа господ благородного происхождения заворчала. Кунгас резко повернул голову к ним, подобно повороту пушки.