— Сделай, как тебе говорит римская женщина, Шакунтала. Сделай так и никак больше. Ее совет — это совет империи, которая на протяжении тысячи лет никогда не выпускала правду из вида. В то время как эти…
И снова напряженные, презрительные пальцы.
— Эти — только послы давно заблудившихся в иллюзии. — Теперь Кунгас занял свое место. И снова воцарилась тишина.
Послы даже не шептались. Комнатные собачки присмирели и сжались.
Ирина задержала дыхание. Оставалось услышать только один голос. Один голос в этой комнате, который все еще может склонить императрицу к ошибке. Ирина боялась этого голоса и обнаружила, что молится. Она страстно желала, чтобы человек, которого она полюбила, правильно понял душу другого человека. Возможно, в первый раз в жизни Ирина молилась, чтобы она сама ошиблась.
Лицо Шакунталы оставалось неподвижным, как у статуи. Но внешняя напряженность не могла скрыть — ни от Ирины, ни от кого-то в комнате — смятение, которое кипело внутри.
Ирина испытывала жалость. Разум девочки — а теперь императрица была девочкой — оказался крепко заперт. Полностью парализован. Самое сильное, глубоко спрятанное желание Шакунталы боролось с железным чувством долга — а теперь иностранка повернула долг против желания. Да, освободила одно другим. Но для девочки, которая никогда не видела между ними связи, получилась лишь запутанная паутина сомнения и смятения.
Тогда Шакунтала сделала только то, что могла сделать. Она повернулась к человеку, на которого полагалась, чтобы найти нити, которые направляли ее жизнь.
— Дададжи? — спросила она тихо, просяще. — Дададжи? Ты должен сказать, что мне делать?
Челюсти Ирины сжались. Губы были плотно сомкнуты. Этот вопрос не задавался советнику императрицей. Этот вопрос дочь задавала отцу. Любящая дочь обращалась к отцу, которому доверяла, и искала не совет, а указание.
Теперь решение было за Холкаром. Ирина точно знала это. В своем нынешнем состоянии, парализованная и в смятении, Шакунтала покорится пешве так уверенно, как дочь покорится отцу.
Ирина увидела, как поднялись и опустились плечи Дададжи, когда он сделал глубокий вдох. Он поднял голову. Впервые с тех пор, как Ирина заметила понимание на лице Дададжи, она увидела его лицо.
Облегчение оказалось почти взрывным. Ей пришлось бороться, чтобы выдохнуть бесшумно.
До того, как Холкар произнес первое слово, Ирина знала ответ. Это было лицо отца, а не пешвы. Любящего отца, который, как и миллионы до него, мог упрекать, и обучать, и дисциплинировать дочь. Но который не мог, когда час наконец пробил, отказать ей в том, чего она хотела на самом деле. Дададжи Холкар начал говорить. Слушая, Ирина знала, что Кунгас правильно понял душу этого человека, а она сама — нет. Если отбросить парадный мундир и знания, Дададжи Холкар оставался тем, кем всегда был. Простым, скромным, добрым человеком из маленького городка в Махараштре, который пытался содержать семью так, как мог. Малва разрушили его дом и вырвали у него его дочерей. Он не станет, не сможет лишить счастья девочку, которую взял на их место.