— Что ж, Уна?
С выражением горечи на лице Уна плавно села, и тяжелый шелк волос упал ей на плечи.
— Жил некий король по имени Кормак, знавший женщин, — произнесла она ровным голосом. — «Забывчивые в любви» называл он их. Им нельзя доверять тайны, у них всегда готово оправдание. Они отлынивают от работы, они хилые в состязаниях, сварливые в спорах, глухие к обучению, бесполезные в обществе, красноречивые по пустякам. Их следует остерегаться, как диких зверей. Лучше сечь их, чем им потакать. Лучше подавлять их, чем лелеять. — Она помедлила, затем продолжила невозмутимо: — Это правильные слова, и лучше я их скажу, чем ты. Итак, ничего не вышло и не выйдет до тех пор, пока Темаир снова не станет обиталищем героев.
Его встрепанная голова не шелохнулась, но в лице что-то дрогнуло, и опущенные веки сомкнулись еще крепче. Он ожидал такого ответа, и было мало радости в цветистости слога: никогда не бывшая в ладу со словами, Уна роняла их наугад, словно зерна в иссохшую почву. Не осуждая ни слов ее, ни поступков, он только сухо сказал:
— Значит, не получилось. Я так и знал.
Она, отвернувшись и сжав руками колени, тихо проговорила:
— Мы оба торговцы снегом. Такая уж наша участь, Фрэнсис.
Его мать однажды сказала ей такие слова, но этого Уна говорить не стала. Не рассказала она и еще кое о чем, ему неизвестном.
Проворным движением он перекатился на спину. Лицо его казалось задумчивым, на смуглой груди виднелись шрамы, оставшиеся после Тур-де-Миним.
— Я не имею желания становиться Диогеном.
— Я тоже… — Она оборвала начатую фразу и минуту спустя, негодуя на себя за слабость, сказала бесцветным голосом: — Я продам тебе сведения, которые ты так хочешь заполучить, за пять тысяч французов, выведенных из Шотландии.
Он так долго молчал, что она уже не рассчитывала получить ответ. Затем каким-то чужим голосом произнес:
— А если я опозорю тебя и Кормака, разоблачив д'Обиньи, кто поведет вашу замечательную армию?
— Не волнуйся. Я не стану губить О'Лайам-Роу только потому, что он мне немного нравится. Я найду кого-нибудь другого. — Она обернулась. — Разве вдовствующая королева не пойдет на это ради спасения дочери? Вся Шотландия и половина Франции ждут, чтобы французская оккупация закончилась. Или ты решил сделаться новым любимчиком старой дамы и иметь с этого доход?
— Успокойся, — сказал он и, положив руки Уне на плечи, опустил ее на подушку. Она лежала, тяжело дыша, бледная, с темными кругами под глазами. — Успокойся. Я никому не приносил присяги, у меня нет амбиций, но то, о чем ты просишь, невозможно. Трон слишком неустойчив. Если бы не влияние королевы-матери здесь и в Шотландии, он бы опрокинулся и девочка все равно бы погибла.