Уна поднялась с каменным выражением лица и, оставив упавшую женщину, метнулась к О'Коннору и вцепилась ему в руку; не глядя он отшвырнул ее, словно шавку. Когда она с грохотом ударилась о стену, руки О'Лайам-Роу задвигались.
То была всего лишь небольшая праща, и камень тоже маленький, круглый, серебристый, согретый в его кармане. Но метание из пращи было старинным искусством, утраченной традицией, тем утонченным необязательным знанием, к какому только О'Лайам-Роу и мог проявить интерес, сноровкой, которую только он счел нелишним приобрести. Пухлыми, неловкими пальцами, которыми он, как правой рукою, так и левой, мог расщепить натянутую волосинку, принц Барроу установил камешек, поднял пращу и пустил его.
Первый камешек попал О'Коннору в рот, разбив полные губы: словно колонны рухнувшего храма посыпались зубы. Второй ударил в середину круглого наморщенного лба, и О'Коннор повалился, словно срубленное дерево, — так падает могучий дуб, ломая молодые деревца, кустарник и подлесок. Вжавшись в стену, Уна не сводила с него глаз.
Заглушая хриплые стоны старухи, О'Лайам-Роу, задыхаясь, сказал:
— Не бойся. — Затем откашлялся, вздохнул и, подойдя ближе на негнущихся ногах, провел грязной рукой по волосам. — Он не умрет.
На побледневшем лице молодой женщины светлые глаза казались почти черными.
— А если и умрет?
Не отвечая на вопрос, все еще тяжело дыша, он проговорил:
— Нужно помочь женщине.
Она по-прежнему смотрела на него, не двигаясь с места.
— Ей уже нельзя помочь.
— Это необходимо было совершить… Но пока я еще не знаю — свершилось ли это.
— Свершилось, — подтвердила Уна О'Дуайер.
Старая женщина на полу застонала и затихла.
На овальном лице принца Барроу не было и тени улыбки.
— Двадцать лет моей сознательной жизни я проклинал таких, как он, семью проклятьями. Но он по-своему победил. Триумф жестокости над культурой, силы над разумом… Я вышел на те перекрестки, которых ты боялась. Возможно, это верная дорога, а может, первый шаг на легком пути, ведущем к гибели.
— Может быть. Нам не дано знать до Судного дня.
Она прошла мимо, как всегда далекая, похожая на персонаж ночного кошмара: бледная, со струящимся водопадом черных волос, в запятнанной кровью порванной сорочке, что волочилась по полу. У порога она повернулась и посмотрела Филиму в глаза.
— Дверь черного хода открывается бесшумно, и ее не сторожат. Иди быстрее, скоро рассвет.
Он подошел к ней, но не слишком близко.
— Я не оставлю тебя с ними.
Уна повернула голову. Окровавленный, встрепанный, вытянувшись, словно бык на вертеле, Кормак лежал посреди разоренной комнаты. У его ног распростерлась старая женщина, прижав сильные руки к затылку.