Задержанный молча вздохнул и отрицательно помотал головой: он начал понимать и проникаться царившей здесь атмосферой суконной безнадеги, чему немало способствовал Шестаков, сидевший на диванчике и выжидательно похлопывавший резиновой дубинкой по раскрытой ладони.
— Фамилия? — спросил Углов, придвигая к себе бланк протокола.
— Там написано, — кивая на злополучный паспорт, уныло сказал задержанный. Шестаков напрягся и привстал, но лейтенант остановил его нетерпеливым жестом.
— Записать в протоколе, что вы отказались себя назвать? — спросил он.
— Вот черт, — вздохнул задержанный. — Вам что, больше делать нечего?
— Ну что за пидор! — воскликнул Шестаков, вставая и делая шаг к задержанному. Тот вздрогнул и поспешно продиктовал лейтенанту свою фамилию, имя и отчество.
Углов старательно все записал и полистал паспорт, отыскивая штамп с пропиской.
— Так, — сказал он, найдя нужную страницу. — Значит, место жительства у нас Мо...
— Мозырь, — со вздохом подсказал задержанный.
— Точно, Мозырь, — с удивлением подтвердил Углов. — Это что же, в Белоруссии, что ли?
— В Белоруссии, — сказал задержанный таким тоном, словно признавался в изнасиловании столетней старухи.
— Так, — сказал Углов, с отвращением сминая испорченный бланк протокола и возвращая задержанному паспорт. — Вы свободны. А паспорт все-таки приведите в порядок, а еще лучше — обменяйте. У вас же там, кажется, как раз сейчас паспорта меняют...
— Ну теперь-то уж обязательно, — торопливо пряча паспорт во внутренний карман куртки, сказал задержанный. Вид у него был совершенно обалдевший, как, впрочем, и у Шестакова. — Только я не совсем понял...
— Да что тут понимать, — вяло ответил Углов, стараясь не смотреть на Шестакова. — По закону вы — иностранный подданный, и ваш паспорт — не наша забота. Счастливого пути.
— До свидания, — расцветая на глазах, сказал задержанный. — Спасибо. Ну дела, — пробормотал он, скрываясь за дверью.
— Что за ерунда? — возмутился Шестаков. — Что это значит?
— Это значит, — мстительно ответил лейтенант, — что на инструктажах надо слушать, а не в носу ковыряться. Этому положению сто лет в обед, а для тебя, видите ли, открытие...
— Вот блин, — раздосадованно сказал Шестаков. — Отвертелся, сучий потрох. Зря ты его отпустил.
— Ничего не зря, — огрызнулся Углов. — За этот протокол наш Капитоныч мне бы яйца оторвал.., и тебе, между прочим, тоже.
— Хрен с ним, — махнул рукой сержант и затопал к дверям. — Другого поймаю. Я их, педиков, научу Родину любить. Пойду прошвырнусь.
— Ага, — с облегчением сказал Углов, — давай Чтоб ты сдох, придурок, — добавил он, когда дверь за Шестаковым закрылась.