Мысль об этих деньгах незримо присутствовала в каждом его слове и жесте с тех самых пор, как он дал согласие на эту командировку. Деньги нужно было заработать, и он не сомневался, что сделать это будет довольно затруднительно. Все это чертово, никому не нужное строительство было сущей ерундой, затеянной более всего для отвода глаз, но даже учитывая это обстоятельство, за каких-то три месяца привести хотя бы в относительный порядок десять километров проводов и опор было не так-то просто, особенно принимая во внимание контингент, с которым приходилось работать. Во всем этом стаде только несколько человек действительно чего-то стоили, да и то лишь в качестве тупой рабсилы, остальные же представляли собой просто набранную с бору по сосенке банду люмпенов, бездельников, алкашей с мелкоутоловными наклонностями, чуть ли не бомжей. Эта банда признавала единственный авторитет – грубую физическую силу, и в этом отношении личный водитель Виктора Павловича Андрей был буквально незаменим.
Стоя у окна и закуривая очередную сигарету, Виктор Павлович незаметно покосился на водителя. Тот стоял у распределительного щита абсолютно неподвижно, как выключенный робот, и с безразличным ленивым любопытством скользил взглядом по рядам разноцветных лампочек, переключателей и иных прочих тумблеров, ожидая приказаний, – ни дать ни взять простенький механизм, которому какой-то неумный шутник придал отдаленное сходство с человеком.
Прораб Алябьев недолюбливал своего личного водителя, чтобы не сказать – побаивался. Во-первых, это был вовсе не его водитель. Своего водителя, пронырливого весельчака и балагура Костю, ему пришлось оставить в Москве. Накануне отъезда с Костей приключилась странная история: возвращаясь из булочной, он столкнулся у себя в подъезде с каким-то незнакомцем, который, не говоря худого слова, ударил Костю кулаком в лицо и спокойно ушел, ничего не взяв и даже ни разу не обернувшись. Удар был всего один, но у Кости оказались сломаны нос и нижняя челюсть, не говоря уже о сотрясении мозга и четырех сломанных под корень зубах, так что ни о каких командировках не могло быть и речи в течение, по меньшей мере, четырех-пяти месяцев.
Андрея к Виктору Павловичу приставило руководство. “Не пожалеешь”, – было сказано ему в качестве рекомендации, и Алябьев был вынужден признать, что без Андрея он как без рук. Работяги прозвали Андрея Квазимодой и боялись его до дрожи в коленях, чуть ли не до обморока, особенно после того, как он провел с парой-тройкой человек короткие разъяснительные беседы. Беседы эти заканчивались вполне удовлетворительно, без переломов, вывихов и прочих увечий, ведущих к потере трудоспособности, но, глядя на лишенное выражения лицо бракованного манекена и огромные, как кувалды, безволосые кулаки своего неразлучного спутника, Виктор Павлович, сколько ни пытался, никак не мог прогнать навязчивое воспоминание об участи, которая постигла Костю. В такие моменты Алябьев всерьез задумывался о том, на кого все-таки работает Андрей. Руководство фирмы работало на себя, Виктор Павлович работал на руководство, а Андрей, по идее, должен был работать на Виктора Павловича. Он и работал, причем работал виртуозно, но вот на Алябьева или на кого-то еще – этого Виктор Павлович не знал.