– Извините, Виктор Палыч, – со своей всегдашней вежливостью перебил его водитель. – Толковать с вами действительно одно удовольствие, но я и в самом деле тороплюсь. Мне сегодня еще многое надо успеть. Зато вы теперь свободны. Отдыхайте, Виктор Палыч.
– Да погоди! – все еще не в силах поверить, что для него действительно все кончено, воскликнул Алябьев.
Он хотел сказать еще что-то, посулить, попросить, может быть, даже опуститься на колени перед этим подонком с перебитым носом, но Андрей не дал ему на это времени. Его голова медленно качнулась из стороны в сторону в отрицательном жесте, и сразу же звонко бахнул выстрел.
Пуля ударила Алябьева в лицо – прямиком в то место, где его густые прокуренные усы были разделены надвое аккуратным пробором. Раздробив верхнюю челюсть, она легко прошила мягкое небо, с завидной точностью разнесла вдребезги позвонок, на выходе разорвала в клочья мозжечок и, растратив по дороге почти всю убойную силу, с жалобным звоном разбила оконное стекло.
Грузное тело прораба ударилось о подоконник и тяжело сползло на пол под разбитым окном. Уцелевшие стекла были густо забрызганы красным, кровь струилась из приоткрытого рта Алябьева густым неторопливым потоком, в котором неприятно белели какие-то комки. Невидящие глаза прораба смотрели на убийцу без всякого выражения – не было в них ни немого укора, ни страха, ни боли, ни обещания отомстить – ничего, кроме тусклой стеклянной пустоты, словно и не глаза это были, а пара тусклых алюминиевых пуговиц.
Андрей подошел к трупу, поискал под подбородком пульс, которого там, разумеется, не было, удовлетворенно кивнул и присел над сладко похрапывающим Митяем. Он взял пистолет за ствол обтянутыми хлопчатобумажной перчаткой пальцами, вложил его в руку сторожа и с силой сомкнул безвольно обмякшую кисть вокруг теплой рубчатой рукоятки. После этого он небрежно швырнул пистолет на стол рядом с водочными бутылками, в последний раз огляделся, убеждаясь в том, что все выглядит вполне логично, забросил на плечо ремень сумки и торопливо вышел из аппаратной – у него действительно было очень много незавершенных дел.
– Слава тебе, Господи, – в двухсотый, наверное, раз повторил Степан Петрович и криво перекрестился левой рукой. Юрий никак не мог решить, смеяться ему или злиться по поводу вдруг прорезавшейся в звероподобном бородатом бригадире набожности. – Иже.., как это…
– Иже херувимы, – подсказал Юрий, вспомнив любимую кинокомедию.
Бригадир подозрительно покосился на него, мотнул мохнатым булыжником головы и с силой взъерошил бороду растопыренной темной пятерней.