Голова Змея дернулась назад, готовясь к новому удару, Лоцман тоже приготовился — и тут сильные руки обвили его за шею, сдавили горло, дернули вниз. От неожиданности он едва устоял на ногах, уцепился за угол каменного постамента. Змей саданул виконта под ребра, Рафаэль повалился на ступени. Ошеломленный Лоцман отбивался, а Богиня обнимала его, прильнув всем телом, стонала, точно от боли. Когда он высвободился, Змей уже унес Лусию, а над Рафаэлем хлопотала Эстелла.
— Лоцман… — Богиня задыхалась. — Лоцман!
Он готов был закатить ей оплеуху. Нет того, чтобы красотка кинулась на шею в иную, более подходящую минуту — не во время же съемок с ней миловаться! Из-за нее Лоцман проворонил самый важный миг, позволил чудовищу всерьез ранить человека.
— Уйдите, — велел он, сдерживая гнев. — Вы мешаете съемкам. — Богиня откинула голову, надменно усмехнулась. В ее диадеме переливались рубины, словно капли красного вина, и огнисто вспыхивали мелкие алмазы. Высокая грудь под зеленой паутиной кимоно успокаивалась.
— Это мои съемки, — проговорила Богиня. — И мои актеры. И ты — мой Лоцман! — Ее голос поднялся, но не разлетелся по Замку, а натолкнулся на скульптуры и вернулся слабым, мгновенно замершим эхом. — Здесь всё принадлежит и подчиняется мне. На колени, Лоцман. На колени!
Он не шелохнулся. Он всегда знал, что Богиня сотворила этот мир и четверых актеров — и его, Лоцмана, тоже; догадывался, что именно Богиня позволяет ему изменять мир, дает силы направлять в нужную сторону ход съемок, — но при этом не испытывал того благоговения и восторженной любви, что пленники Замка и северянин. Даже сейчас, имея возможность созерцать ее пьянящие формы, пережив огонь ее объятий, он ощущал лишь сладко волнующую власть ее тела — и ни тени должного почтения.
— Я прошу вас уйти. Вы не позволяете мне… — Он смолк, потому что Богиня расхохоталась. Заливистый смех забился в узкой клетке галереи, где они стояли.
— Но Лоцман, — вымолвила она с насмешливым укором, — это же МОИ съемки. Всё будет так, как хочу Я.
С этим не поспоришь, Богиня здесь — высшая власть. Лоцман обернулся к актерам. Северянин помог виконту подняться на ноги, и они побрели вверх по лестнице. Сжалось сердце: Рафаэлю плохо, он держится на одной силе воли! Погоди, дружище, я помогу, возьму на себя твою муку… Участилось дыхание, Лоцман невольно прижал к ребрам ладонь — чужая боль запустила когти в его тело, начала просачиваться внутрь. Я потерплю, лишь бы Рафаэлю стало легче — ведь ему досталось по моей вине, это я не доглядел, не уберег… Увы — юный виконт страдал по-прежнему.