Проходили бессчетные часы, и раздавались голоса за стеною: поселялись в палатах новые больные, а старые выписывались. И уборщица гремела шваброй у новых больных. В одном месте беседовала со стариком о судьбах мира, в другом с девушками о женихах и веселье. Между прочим, презабавную сказку рассказывала.
(Сказка кривой на один глаз уборщицы)
Приехали в одно небольшое селение на красных «Жигулях» свататься к самой красивой девушке. Выбрали двор, где цветут белые лилии, остановились у ворот. Входят в хату старосты. У них каравай румяный на рушнике и всякие положенные речи. Подошел черед жениха показать. Кликнули старосты, и явился жених. Только все сразу рукавами глаза поприкрывали, столько свету полыхнуло в комнату. Такой красавец, стройный, статный, точно директорский сын; двубортный костюм на нем, белые манжеты, цветочек в петлице. Спортивного образа жизни, не курит, не пьет. Усики едва пробиваются, а в глазах уже глубина проглядывает. А лицом красив, точно месяц на рассвете. И отдали за него девушку. А ее Христей звали. Сыграли свадьбу, три дня пили, гуляли, на четвертый проводили молодых. Едут они по-за селом, въезжают в глухой черный лес. Вдруг пропали «Жигули», как роса на солнце, жених обернулся ужом, а невеста змеею, и уползли в свое приволье. Прошел год, народился у них первый сыночек. Захотелось очень Христе отца с матерью повидать, показать сына или хоть позвонить им, голос родной услышать. Упросила мужа, и поехали в село. Мать дочку привечает, зятя угощает, дите ласкает, а после давай расспрашивать: «Как, доча, живешь? В каких условиях? Дом у вас, поди, большой, двухэтажный, ванная джакузи и разные другие забавы?» Но только муж Христю еще прежде заклинал ничего про их житье змеиное не рассказывать. И смолчала дочка. Прошел еще год, родился второй мальчик. Вновь просит Христя повидаться с родителями. Поехали. Вновь мать к дочери с вопросами: «Много ли муж зарабатывает? В каких валютах?» Отговорилась кое-как Христя. На третий год родилась девочка. Собирается Христя в отчий дом в гости, а мужу ничего не говорит. Вот едет она в красных «Жигулях» по известной им лишь лесной дороге, палые ветви под колесами трещат. Ползет Христин муж следом ужом, сучьями и листьями шуршит. Выехала Христя в поле, колоски на ветру звенят. Выполз уж на полевую дорогу, камешками придорожными шелестит. Прибыла Христя к батькам, а уж следом, заполз в стог сена у хлева, в самую середину, и голову выставил. Обнялась дочка с родителями, пустила детей играть, а сама в разговоры да пересуды. Мать снова знай свое, выведывает что да как, а потом давай плакаться: «Чураешься нас, дочка, редко приезжаешь, не звонишь, точно мы теперь чужие. По заграницам, видать, разъезжаешь, по супермаркетам гуляешь со своим ненаглядным». Не сдержалась Христя и все – все про змеиное их житье поведала. Ой боже, боже! Люди! Что это на свете-то делается! Да ведь такого и в программе про криминал не увидишь. Заголосила мать, возмутился отец, а братья углядели в стогу ужа да и подпалили сено с двух краев. Сгорел уж заживо, но успел проговорить: «Погубили вы меня, за это быть вашей дочери – кукушкой, мне соловьем, а детям нашим ласточками». Так и сталось. Теперь соловей гнездо посреди дерева вьет, как тот уж посреди сена сидел. Кукушка одиноко кукует и никак себе пары не сыщет. А ласточки как сиротки носятся по белу свету, бесприютные.