На это Вредлинский все-таки не решился. Даже не потому, что боялся возможных последствий в СССР, а потому, что не был уверен в том, что Пашка там, за границей, встретит его по-дружески. «Что, — скажет, — припекло? Молодец, что слинял но, увы, поезд ушел! Теперь сам крутись!»
Окончательно избавил Вредлинского от мук звонок того товарища из ЦК, который «наводил справки». Тот назначил встречу на рыбалке, в закрытой зоне Рублевского водохранилища.
— Знаешь что, Миля, — сказал аппаратчик вполне откровенно, когда они сидели с удочками в резиновой лодке, — чем-то ты, дорогой, не угодил своим землякам. По-моему, они очень хотят, чтоб ты сгоряча наскандалил и попросился на выезд. Я проанализировал все те «телеги», которые на тебя имеются, и убедился — все корешки растут из определенных кругов. Сперва они тебя тянули вверх, а теперь — топят. Очень серьезная сила…
— Ну, и что делать?
— Могу предложить на выбор. Или ты действительно уезжаешь, что, вообще-то, будет трудно обеспечить без больших неприятностей. Тогда от меня никакого содействия не будет, и если тебя чекисты загребут за что-то — значит, так тому и быть. Второй выход — начисто порвать с Сионом. То есть войти в Антисионистский комитет советской общественности, написать несколько статей в центральные газеты…
— Погромного характера?
— Упаси боже! Исключительно в плане разъяснения массам, что не все евреи сионисты и что антисионизм не есть антисемитизм. Предупреждаю, чтоб сразу в редакции их не тащил. Сперва принесешь мне, а я постараюсь, чтоб они попали на стол к Михал Андреичу… Дальше, извини, все будет зависеть от твоих способностей публициста. Понравится — даст «добро», значит, будет чем крыть. Нет — значит, переходи на первый вариант. Только в этом случае, прямо скажу, тебя не только отсюда сразу не выпустят, но и там, на той стороне, крепко помордуют. Наконец, есть третий, пожалуй, самый простой выход. Затихни, примолкни на время. Не суйся никуда, не мельтешись. Гонорары у тебя были солидные, за десять лет не проживешь, даже если совсем работать не будешь. А тебе за одни писательские корочки кое-какая сумма из Литфонда причитается.
Вредлинский подумал: а может, и впрямь самое простое — не рыпаться? И не уезжать, и не открещиваться. Поработать в стол какое-то время, если будет тянуть к писанине. А там, глядишь, время пройдет, конъюнктура сменится, новый генсек при дет. Недаром покойный отец учил: «Миля, не высовывайся!»
В общем, Эмиль Владиславович перестал «высовываться» давать критикам пищу для растерзания, то есть перестал писать пьесы и сценарии. Но зуд литераторский его, конечно, не оставил, а потому Вредлинский начал сочинять роман. Дело было для него новое — прежде всего по объему писанины. Кроме того, он отточил перо в основном на диалогах, а в романе требовалось показывать внутренний мир героев, размышления, описания природы делать — это получалось неважно. Наконец, надо было придумать тему, с которой было бы не стыдно выйти на читателя и через десять лет. И тему такую он подобрал. Решил написать о последних Романовых Александре III и Николае II. Начать, допустим, с первомартовского убийства, а закончить Февральской революцией.