И мама стала хуже петь, по чужим правилам и не про свое, мамино. До этого пела про сирень, про калитку, про ямщиков, про разлуку. А теперь стала петь, Корчмарева и Раухвергера - современный репертуар. А его только можно петь под рояль - белые клавиши. Мама эти песни наедине с собой петь стеснялась, и они с Сапожниковым стали отдаляться друг от друга.
Вот и стоит теперь Сапожников на осеннем перекрестке, и смотрит Сапожников в серые тучи, и в душе у него тоскливая радость свободного подкидыша, безымянного младенца.
Зашел вчера Сапожников к Аносовым:
- Мама не у вас?
- Проходи, - сказал Леша.
- Что такое? - спросила мама, когда Сапожников в комнату вошел, где рояль, и кудрявая посторонняя женщина петь учится, и яркий свет из-под стеклянного абажура с голубой оборочкой.
- Письмо получили - сказал Сапожников. -Дунаев велел за тобой сходить.
- От кого письмо? - нахмурилась мама.
- От отца...
- Это не спешно, - сказала мама. - Погуляй... У меня еще урок не начинался.
А Вера Петровна сказала женщине в кудряшках:
- Не, давайте, Лида, еще раз Корчмарева.
И Сапожников узнал библиотекаршу из Дома пионеров. Пожилую женщину, лет двадцати.
Сапожников спросил у Лешки:
- Что читаешь?
- "Двадцать лет спустя".
- Не знаю.
- А "Три мушкетера"? Это продолжение.
- Начал, да отняли. Давали на один день.
- Так это моя книжка была. На, читай.
- Сапожников приткнулся у рояля и стал мушкетерами
захлебываться. Не д'Артаньяном, конечно, - Атосом: бледный и не пьянеет, терпеливый, одно слово-. граф де ла Фер.
А кудряшки поют:
- Нынче в море кач-ка-а высока-а... не жалей, морячка-а, мо-ряка...Тру-убы... ма-ачты... За кормою пенится вода... Ча-айки пла-а-чут...
И бодро: - Но мо-ряк не плачет никогда!
Тут д'Артаньян заглянул в окно павильона, увидел раздавленные фрукты и с ужасом понял, что госпожу Бонасье сперли.
А кудряшки заглянули через плечо испросили:
- А что д'Артаньян-армянин?.. Тру-убы, мачты-.. Но моряк не плачет никогда.
Заморосила водяная пыль, и через улицу на уголок перебежал парень с соседнего двора.
- Смотрел? - спросил он у Сапожникова.
Вытащил из пальто две папироски "Норд", почти высыпавшиеся в кармане, потом они стали "Север".
Но Сапожников курить отказался.
Парень закурил сам.
- Что видал-то? Кино, что ли? - спросил Сапожников.
- Какое кино?.. У дома девятнадцать ребеночек мертвый лежит. Голый, сказал парень.
Трава была пронзительная, торцы поленницы черные, а кожура на ней белая с червоточиной, березовая, и завитками отставала. В одном месте у самой земли дрова вдвинуты вглубь, и под навесом верхних рядов, чтобы дождь не лил, лежало синеющее тельце, голенькое, чтобы быстрее умер, и головка уходила вглубь, в темноту, или у него это были темные волосики, - одну секунду это все видел Сапожников, и его тут же оттолкнули люди в пальто, а потом оттащили туда, где толпились пацаны и уходили по одному. А милиционер и доктор в пальто поверх халата писали бумаги. Люди стояли. - Подкинули, сказал один.