Он ждал ее на перекрестке у своего дома с букетом цветов, который не знал куда деть. Он то поднимал его перед собой, но находил себя торжественно-смешным. То опускал вниз, как веник, думая, что выглядит пошло. А Клэр все не появлялась…
Вдруг с соседней улицы вынырнул шикарный открытый «Кадиллак». Не снижая скорости, он сделал крутой вираж и затормозил напротив Питера с букетом. За рулем сидел Ричард Прайс, известный университетский плейбой, сын того самого Билли Прайса, без пяти минут миллиардера. Рядом сидел кто-то из парней его круга. На заднем сиденье весело подпрыгивала рыжая Сюзи и… белоснежная Клэр. Белоснежная — волосами, кожей и платьем.
— Питер, — крикнула Клэр, не выходя из машины, — сегодня никак не получится. Ричард уговорил меня поехать с ним на вечеринку в «Bishop Club». Ты не сердишься на меня, мой мальчик?
От этого «мой мальчик» Питера внутренне передернуло.
— Мы бы взяли тебя с собой, но вечеринка закрытая, — весело сообщила Клэр.
— Его бы туда все равно не пустили, — не поворачивая головы, заметил Ричард Прайс.
— Его бы даже не подпустили к автомобильной стоянке клуба, — поддакнул приятель.
— А букет можешь подарить мне, — захохотала рыжая Сюзи.
«Кадиллак» присел, как пантера перед прыжком, и резко рванул с места.
— Передавай привет мамочке, — услышал он голос Клэр, покрываемый хохотом компании и уносимый ветром…
Клэр… Бишоп… Где то это уже было. Что-то такое он читал. Первая любовь…
Образ Клэр он вытравил из своей души навсегда, теперь здесь поселилось только честолюбие. Честолюбие — перед самим собой.
А что Клэр Эпплби? Через несколько лет вышла за какого то богатого землевладельца из Луизианы… Впрочем, какая ему разница?
Питер Дубойс подошел к книжной полке. Из тесного ряда достал томик Набокова. «Подлинная жизнь Себастьяна Найта». Вот она — Клэр Бишоп. Первая возлюбленная Найта. Bishop — «шахматный слон». Черный или белый? Все-таки белый. Кончено, белый…
Не с тех ли самых пор в нем проявилось это пристрастие к Набокову? Клэр и Бишоп… Питеру была близка изощренная игра ума великого интеллектуала. Дубойс читал и перечитывал романы Набокова и все не мог уловить, как, в какой момент шахматные фигуры вдруг превращаются в людей, а люди совершают обратную метаморфозу… «И ферзь — соловей. Я тянусь к соловью…» Клэр. Я опять тянусь к соловью? Где жизнь? А где литература? Сами мы живем, своей жизнью, или по Набокову и Пастернаку? Ряд литературных ассоциаций опять привел его гуда, куда входить он себе запретил…
Нет, он должен разгадать эту шахматную задачу, чего бы то ни стоило. И тогда… Результат может быть прямо противоположный. Белое или черное. Те люди, игру которых он пытался теперь разгадать, могут убрать его как пешку, мешающую развитию комбинации. В любой момент. Только надо почувствовать этот момент первому, не увлечься, тогда пешка может выйти в ферзи.