Только успели попить чаю и прожевать бутерброды, как в двери позвонил Борис, личный шофер академика, с поразительно уместной для такой профессии фамилией Руль.
– Пора, Всеволод Иванович.
– Мы, Боря, сегодня с эскортом, если ты не против, – пошутил академик.
– Или! – отреагировал Борис. – Кабриолет большой, просадки не будет. Присели на дорожку.
– Да, чуть не забыла, – поцеловав мужа в щеку, сказала Ада. – Если не трудно, на обратном пути сделайте крюк до "генеральского", купите буженинки полкило.
– Есть! – по-военному ответил Борис и распахнул входную дверь. – Прошу.
Едва на улице хлопнула дверца автомобиля, Ада опрометью кинулась в комнату матери.
– Мам! Голубонька, сделай большой расклад.
– Можно. Святок нет. Четверг. Опять же, луна беременеет – Князев день высвечивает.
– Мне бы знать, он ли?
– Он, он! Кольцо, вода не врут. Огонь в зеркалах его показывал.
– А меня ты трефовой думаешь?
– Окстись, червонная ты, замужняя, да ясная. Достань мои свечи.
Ада открыла шкафчик и сняла с полки две свечи в подсвечниках из козьего рога.
– И колоду новую из шкатулки достань. Потереби, поговори, подумай загаданное, да под задницу положи. Старую на пасьянсы пустим.
Ада уселась на карты и протянула ладони к зажженной свече.
– Мам, а ему ты на пикового ставишь?
– Нет. Он двойной, потаенный, переменчивый. Глаза, заметила, разные? Груб и тонок, добр и зол. Глазами в небо смотрит, а ноги в болоте увязли. Если простенько, по-цыгански, то можно и пикового положить. Но я ж на судьбу смотрю, да и не покровитель он тебе. Кину малую аркану... Ну, тридцать шесть картей, четырех мастей, всю правду про крестового короля, раба Божия... – совсем тихо забормотала над колодой мать, медленно выкладывая карту за картой под второй свечой, только давая Аде сдвигать тонкими нежными пальчиками левой руки. А потом зависла над столом, вся подавшись вперед с непонятным выражением лица.
– Я возьму папиросочку? – попыталась вырвать мать из оцепенения Ада.
Та молча, с отсутствующим видом кивнула.
– Неужели приворожу? – Ада почувствовала внутри жесткое, вибрирующее напряжение.
– Приворожишь, приворожишь, – рассеянно сказала мать, глядя в пространство. – К добру ли...
– Что видишь-то? – встрепенулась Ада.
– Карта путается. Ладно, сам он путаный. Но и черви твои двоятся. И не Всеволода, для тебя пикового, дом это. Туз бьет. Десятка и шестерка пикей рядом. Такое раз на тыщу или мильон бывает.
– Так что же, дорожка смертная? Чья?
– Не пойму. Рябь, двоение. Вальты сплошные – суета, да не пустая, с пиками связанная. Восьмерки – сплетни, болтовня, раздоры. И все путается. Видишь, дама черная – и то не говорят, покровительница или зло. Ой, девонька, две дамы его в узелок. Вот ты, а вот молодая, бубонвая, свободная... Два ребенка, что ли? Или хлопоты? Но ваши это вальты. А вот две беды под сердцем и на сердце. А в ногах-то – разлуки две. Сколько лет гадаю, такого не видала, три карты все связали.