Она вошла в материнскую комнату и задумчиво взяла в руки те порошки, что мама заранее оставила на столе. Так, важно не перепутать. В зеленой бумажке – в салат, в красной – в жаркое, в синей... в синей высыпать в кофе, а пирог яблочный с кардамоном и так сгодится.
– Маловато, мама, маловато... – бормотала она, перебирая пакетики. – Вдруг да сорвется, вдруг да не выйдет ничего? Ведь и Белой Матери шептала, и ладан в курильнице жгла. А он на меня и не смотрит. То есть вообще-то смотрит, но не так совсем. Будто я икона какая... Ты уж прости меня, мама, но здесь средство посильнее надобно...
И Ада поспешно занялась приготовлениями. Этот обряд она узнала давно: тайком от матери залезла в ее сундук и там, на самом дне, отрыла старинный, прошлого века, гримуар с почти не понятным ей английским текстом. Разглядывая таинственные и жуткие картинки, Ада наткнулась на несколько вложенных в книгу желтых листочков, кругом исписанных маминым убористым почерком. Переложила мать старинный колдовской обряд на русский лад с английского, для нее родного... Только дочь, пожалуй, и знала, что мать ее, Анна Давыдовна Денницкая – урожденная Вивианна Мак-Тэвиш, дочь невесть как и когда попавшего в Россию чудаковатого аптекаря-шотландца, бесследно исчезнувшего в начале века. Жена мистера Мак-Тэвиша Дарья (в действительности Дрейдра) унаследовала процветающее мужнино предприятие, но бежала вместе с дочерью из Питера от послереволюционной разрухи и голода в относительно спокойный Нежин.
Это была странная комната, входить в которую разрешалось только Аде. Уходя из дому, мать всегда запирала комнату на ключ, который уносила с собой. Но у Ады был свой ключик, им она и воспользовалась. Здесь царили непривычные пряные запахи, внушавшие чувство неосознанной тревоги. В самой обстановке ничего необычного не было – типичная комната аккуратной пожилой женщины. Исключение составляли лишь два старинных резных сундука с большими замками и еще кое-какие мелочи, не сразу бросавшиеся в глаза. Но стоило хозяйке отпереть сундуки или шкафчик, который тоже постоянно держался на запоре, извлечь на свет кое-что из хранившихся там предметов – все сразу не доставалось никогда – и расставить по нужным местам, как вся комната приобретала вид зловещий и жуткий. Сейчас, после Адиных приготовлений, край стола был украшен чем-то вроде алтаря с ветками ели и лиственницы, над которыми возвышались рога, чуть согнувшиеся над вычерченной мелом в центре стола пентаграммой. Она была заключена в круг; по углам стояли зажженные свечи, бронзовый кубок с темной жидкостью и бронзовая же курильница на гнутых ножках. Из нее струился дым с резким, но приятным запахом, в котором различались ладан, тлеющий лавр, гвоздика и еще что-то горьковатое. Между свечами и параллельно широкой стороне столешницы сверкал большой нож с черной ручкой, на которой были вырезаны таинственные знаки. Внутри пентаграммы на деревянном лотке лежали ком глины и свернутая красная бумажка.