В ту памятную ночь, когда пленник неожиданно узнал в палаче Пахоме брата зарезанного Моренина, крестник Никиты Авдеевича поехал с Макаром Яровитовым в город и показал дом, в который ходил Евграф. Кстати, палач зря словами не бросался: когда его взяли на дыбу, он до крови прокусил губу, но смолчал и лишь побелевшими от боли глазами ненавидяще глядел на дьяка. Молчал он и когда стали бить кнутом, сдирая с костей мясо, и когда прижгли каленым железом, пытаясь вырвать признание. Евграф Петрович Моренин молчал.
Бухвостов и так знал о нем достаточно многое, но его интересовала не служба Евграфа самозванцам — когда это было! — а дела последних лет. Как сумел он замести следы и скрыться под личиной Пахома, кто ему помогал, где еще притаились пособники латинян и поляков? Раз за разом повторяя свои вопросы, Никита Авдеевич видел, как наливается все большей ненавистью висящий на дыбе Евграф, и понял: он ничего не скажет. Ночь проходила в чаду и крови пыточной, а день — в поездках с Илюшкой по городу, и только на рассвете, на ранней зорьке, удавалось вздремнуть часок-другой. Но спал дьяк тревожно, часто просыпался и вскрикивал, а вставал неотдохнувшим, тяжело разлепляя словно свинцом налитые веки. Под глазами у него залегли темные тени, на лбу прорезались глубокие морщины, а делам не было видно ни конца ни краю.
Монах не подвел — прислал к Бухвостову инока и передал с ним просьбу немедля наведаться в монастырь. Никита Авдеевич помчался туда как на крыльях и — о, великая радость! — получил расшифрованное послание иезуитов и донесение пана Гонсерека отцу Паоло в Рим. Нетерпеливо развернув бумагу, дьяк пробежал глазами по строкам и помрачнел: все сходилось, и признания Пахома-Евграфа теперь не так важны. Даже если он будет упорно молчать, врага можно изобличить и без его помощи.
Отец Паоло! Вот чье имя слышал Илюшка, но не сумел запомнить и переиначил на привычный лад в Павла. Далеко забрались тайные людишки генерала иезуитов, притаились совсем рядом с троном великого государя. Иноземное нашествие оставило после себя не только мор и разорение, но и жуткую скверну предательства, которую нужно вырвать с корнем, с кровью, чтобы не дать ей рассыпать ядовитые семена и пустить свежие побеги.
Наконец дьяк решился. Будто ненароком привез Илью к уже известному дому и показал из окошка возка:
— Узнаешь?
— Никак усадьба Кириллы Петровича? — вгляделся пленник. — Ну да, точно. Упокой, Господи, душу его!
— Ладно, — буркнул Никита Авдеевич. — Теперь в другое место поедем.
Кучер хлестнул лошадей, и возок покатил по улицам. Миновал торг и въехали в кремль. Бухвостов велел остановиться и приказал Илюшке: