И что теперь?
Богдан тупо стоял посреди кельи, забыв, что можно бы снять доху, можно хотя бы сесть.
Что же это такое люди вытворяют друг с другом…
Потом у него в кармане упруго и беззвучно затрясся телефон.
Припадков пять его дрожи минфа выдержал, не сделав ни единого движения: он не хотел ни с кем говорить сейчас. Потом чувство долга возобладало.
— Алло?
А в трубке нежданно-негаданно раздался голос Раби Нилыча; минфа не слышал его уж более года.
— Приветствую, Богдаша! Узнал старика?
— Господи, Мокий Нилович! Как же, как же! Еще бы не узнать!
— Ты нынче где?
— Да как сказать…
— Впрочем, я не о том, — сварливо прервал Богдана Раби Нилыч. — Какая разница, где ты. Понимаю, что весь в делах… Вопрос не в месте, а во времени. Тут, знаешь, такая Жмеринка… Найдется у тебя сейчас несколько свободных дней?
— А что такое?
— Да вот есть мнение, что ты с семьей просто обязан срочно прибыть к нам и участвовать в торжествах по случаю шестидесятилетия образования улуса. Сутки на сборы.
— Свят-свят-свят, — сказал Богдан. Помедлил, собираясь с мыслями. — А с какого я-то бока-при…
— Да ни с какого, — честно ответил Раби Нилыч и захохотал. — Просто ты человек хороший.
— Понятно, — ответил Богдан, против воли заулыбавшись. Словно душу переключили в иной режим: только что мир казался беспросветно плохим — вернее, не плохим даже, а попросту обреченным, раз даже столь возвышенные порывы оборачиваются такими безднами боли, — и вдруг открылся громадный просвет. Если есть люди, как Мокий Нилович Рабинович, — не все потеряно…
— И непременно с семьей?
— Именно что непременно, — подтвердил Раби Нилыч. — С семьей как раз насчет бока-припека разговор отдельный… Ну, это я тебе расскажу не по телефону, а когда тут окажешься. В подробностях. Сумеешь выбраться?
— Ну…
— Имей в виду. Если не сумеешь — тесть твой все равно приглашен. Так что лучше присоединяйся!
— Выберусь с Божьей помощью…
— Здесь в таких случаях говорят: беэзрат ха-шем[74]. Начинай учить язык.
— У меня правило: любой язык учить со «спасибо», — ответил Богдан. — Благодарность — самое главное. Всегда.
— Тода, — сказал Раби Нилыч. — Ударение на «а». Запомнишь? Или по буквам задиктовать?
Судя по тону, бывший начальник был очень весел. Может, даже слегка навеселе. А может, просто обрадовался тому, что Богдан согласился, не кочевряжась.
— Запомню, — сказал Богдан. — Тода.
Раби опять заразительно хохотнул.
— Ну, тогда послезавтра ждем, — сказал он и отключился.
И будто снова в душе Богдана выключили свет.
Весь день сегодня он слушал о беспросветном. Гречкосей вдруг понял, что небеса послали ему собеседника, коему можно поведать все, о чем он так долго вынужден был молчать, — и его прорвало; и он, едва не плача от нахлынувших воспоминаний, сбивчиво рассказывал, рассказывал о том, как им работалось с Ванюшиным, пока… Пока в мире не выключили свет.