Костя на принца не походил, но был такой остроумный, энергичный, с хорошей открытой улыбкой не только на губах, но и в глазах, что даже ее мама, вначале надменно поднявшая брови, была им очарована напрочь.
Отец Дианы, профессор филологии Сергей Афанасиевич Никитский, считавший, что лучшей партией для дочери будет кто-то из его аспирантов после защиты кандидатской под его руководством, увел Костю в кабинет, до потолка заставленный книгами на семи языках, на четырех из которых профессор свободно читал и изъяснялся. Они вернулись через полтора часа. Причем Сергей Афанасиевич с несколько обалделым выражением лица. Диана усмехнулась про себя, зная, что Костя, заканчивая экономический, факультативно изучал английский и немецкий и бодро, хотя и с ужасающим акцентом, изъяснялся на французском.
Он, вообще, был странным человеком, ее Костя. Он родился в семье шахтеров, в рабочем городке и имел девяносто пять шансов из ста пойти по пути своих сверстников из двора-колодца, образованного обшарпанными двухэтажными бараками, построенными немецкими военнопленными и новыми, престижными в представлении местных жителей, но уже не менее запущенными «хрущевками».
Въедавшаяся во все поры угольная пыль, окрашивала строения и людей во все оттенки серого. Пьянки для отцов, смертоносная «ханка» и дешевый портвейн для молодежи, для обоих поколений тяжелый однообразный труд в шахте, силикоз к сорока годам — все то, что в благополучной парадной жизни, за пределами огороженного терриконами негласного гетто для рабочего класса, считалось несуществующим, на самом деле, было единственной возможной реальностью для сотен тысяч людей.
Официально, об этом нигде не упоминалось — не позволяла доктрина. Это было язвой капиталистического мира, а наши шахтеры, чумазые и жизнерадостные, рапортовали с голубых экранов о трудовых победах к очередному съезду направляющей и руководящей силы. Но, к удивлению Дианы, выросшей в благополучной профессорской семье, этот мир был не за многие тысячи, а всего за двести пятьдесят километров от ее уютной квартиры, с книгами, коврами и старомодными нравами.
Отец Кости погиб во время аварии на шахте, в 1972, когда его сыну едва исполнилось четырнадцать. И в тот же год, Костя уехал, из родного города, подальше от портвейна и самодельных ножей из рельсовой стали, с наборными ручками из цветного плексигласа — поступать в техникум, на экономическое отделение. Через год он был комсоргом отделения, а еще через год комсоргом техникума, отличником и капитаном сборной по футболу. При всем при этом, он был далеко не паинькой — сказывалась дворовая школа, и, в случае чего, мог постоять за себя, с решительностью и жестокостью, усвоенной от шпаны.