Мир жесток — эта информация была заложена в нем на генетическом уровне, и чтобы выжить, надо уметь постоять за себя. Об этом криком кричали обе генетические ветви — и еврейская, и казацкая — обе они хлебнули за свою историю.
Мать никогда не упрекала его, когда он приходил домой перепачканный, в разорванной и окровавленной рубашке. Отец хмурился, но с мудростью человека пожившего и выжившего, ничего не говорил. Он считал сына правильным парнишкой.
За спиной мальчики, как впрочем, и их родители, называли Краснова жиденком, но в лицо говорить об этом боялись — тяжела рука у бригадира Николая Петровича, скор на расправу с обидчиками Костик, да и жиды, если говорить честно — тоже люди, вот Светлана Иосифовна, например, вполне хорошая женщина, хоть и еврейка.
В четырнадцать лет Костя был разумным, крепким парнишкой, от которого млели одноклассницы, да и молодухи во дворе, то и дело пихали его крепкими грудями, и подмигивали, предлагая сходить в парк, на танцы, а то и просто в посадку, за станцию.
Заметив интерес к сыну со стороны слабого пола, Краснов-старший отозвал его в сторону и сказал серьезно:
— Ты уже парень взрослый, сам, что к чему соображаешь не хуже меня. Голову морочить тебе не буду, посоветую по-отцовски. На ерунду себя не трать — кроме триппера ничего не получишь. Пользоваться собой не давай. Девок не порть, на твой век и не целок хватит. Если не любишь, лучше ничего не говори. Врать об этом — подлость и грех. Дело твое молодое, но смотри, для детей да женитьбы — должон за собой силу чувствовать — их кормить надо. Понял?
— Понял, батя! — ответил Краснов-младший, хоть понял он, на тот момент, далеко не все. Его отношения с девицами ограничивались жаркими кратковременными объятиями и неумелыми поцелуями, в темных уголках да подъездах. Но отец говорил с ним, как с взрослым и это делало все сказанное необходимым и правильным. Этим, как и отцовским доверием — нельзя было пренебрегать.
Больше на эти темы они не говорили.
В самом начале душного украинского августа, когда даже ночью воздух кажется густым, как патока и, распаренный солнцем асфальт плывет под ногами, на шахте имени Ленина произошла очередная авария. На этот раз жертвами обвала стали 12 человек, и, почти неделю, спасательная команда пыталась пробиться в отрезанный камнепадом штрек. Но это было бессмысленно. На месте бывшего туннеля проходчиков громоздились черные глыбы, спрессованные чудовищной тяжестью рухнувших пластов. До тел погибших так и не добрались.
Хоронили пустые гробы, над которыми парторг, управляющий и секретарь райкома произнесли унылые торжественные панихиды. Толпа, собравшаяся во дворе шахтоуправления, тяжело молчала, и обвисшие куски кумача болтались на древках, как трупы на виселицах. Плакали вдовы. Плакал Костя Краснов — глядя на портрет отца с черной лентой через угол. Крошилась, превращаясь в прах, пересушенная кладбищенская земля, и ветер сразу же выдул из могильного холмика длинные, красноватые языки пыли.