— Следует ли отсюда, что для офицеров куда опаснее сближение, нежели сама рукопашная?
— Пожалуй, так, — подумав, сказал вольноопределяющийся. — Конечно, я впервые в бою, рано выводы делать.
— Впервые был, а видел много. — Скобелев встал. — Спасибо, ребята, очень вы мне помогли. Дай вам Бог здоровья и скорейшего домой возвращения.
Всю дорогу до дома разговоры в госпитале не оставляли Михаила Дмитриевича. А вернувшись, он сразу же записал выводы: турки не выносят штыкового боя в одиночку; стреляют не прицельно и, как правило, с бруствера, что создает одну полосу поражения; сближение с противником порою опаснее самого боя. Он писал, тщательно обдумывая каждый пункт, вспоминая оживленные, открытые лица раненых. За окном густились короткие южные сумерки, Скобелев все ниже склонялся к бумаге, не замечая, что темнеет. А заметил, когда хмурый адъютант Млынов внес зажженные свечи.
— Вот, пишу, — Михаил Дмитриевич виновато улыбнулся. — А зачем пишу, черт его знает. Для истории разве?
— Полковник Нагибин прибыл, — сказал капитан.
— Нагибин в том бою был, вот удача! — Скобелев захлопнул бювар[46]. — Давай его сюда. И коньяк тащи. Да не какой-нибудь, а с «собакой». Слышишь, Млынов?
— На всех с собаками не напасешься.
Офицерство позволяло себе румынский коньяк (за французский маркитанты драли бешеные деньги), и лучшим считался тот, на бутылке которого была изображена собака. Поскольку денег у Скобелева никогда не водилось — он умудрялся тратить свое генеральское жалованье в считанные дни, — капитан Млынов частенько кормил и поил своего командира из личных и весьма скромных средств.
— Поздравляю! — еще с порога крикнул Нагибин. — Поздравляю, дорогой вы наш Михаил Дмитриевич!
— Да с чем поздравлять-то? — Сердце Скобелева вдруг защемило от предчувствия. — С чем же, полковник?
— Отдельный отряд вам дают, Непокойчицкий уж и приказ готовит. Просился я к вам, умолял — отказали.
— Водки! — закричал Скобелев, хватив полковника кулаком в грудь. — Млынов, чертов сын, где ты там?
— Вы же коньяку желали, — откликнулся Млынов. — С собакой причем.
— Коньяк пусть Криденер жрет вместе с собаками, а мы по-русски гулять будем. По-русски, казаче!
Скобелев пил много, но не пьянел, а только оживлялся, говорил громче обычного да распахивал сюртук. Поднимая тосты за вольный Дон, за славу русского оружия и за русского солдата — этот тост Михаил Дмитриевич произносил всегда, при всех обстоятельствах, — он дотошно расспрашивал Нагибина. Полковник изложил все, что знал, видел и понял, в подробностях рассказав о последнем свидании с командиром костромичей.