Пока в высших сферах решалась судьба операции, войска, предназначенные для того, чтобы своей кровью открыть ворота русской армии, подтягивались к Зимнице, и к вечеру 13 июня Волынский пехотный полк уже расположился на последнем биваке. Все чувствовали, что предстоит серьезное и тяжелое дело, не слышно было песен, и даже разговоры смолкли. Ужин был короче и тише, чем всегда, а после ужина тут же сыграли отбой. Нижние чины, как положено, залегли под шинели, сунув ранцы под голову, но немногие уснули в эту тихую летнюю ночь. И хоть не было еще никакого приказа, но солдатская молва быстро и точно донесла: МЫ. И кто-то молча лежал, с головой укрывшись шинелью и вспоминая родных, кто-то беззвучно молился или столь же беззвучно плакал. Но еще никто никогда, ни в какие времена не считал солдатских слез.
Считали патроны.
И офицерам не хотелось быть в одиночестве в этот вечер: сидели у огня, что горел в лощине. Над костром висел солдатский котелок, в котором что-то деловито помешивал капитан Фок. Рядом молча расположились капитаны Брянов и Остапов, поручики Григоришвили, Ящинский и прапорщик Лукьянов.
— Пунш перед боем заповедан нам дедами, — сказал Фок. — Исполним же, что заповедано.
— Молиться надо, а не пунши распивать, — вздохнув, строго заметил Останов.
— Зачем молиться? Зачем о грустном думать? — улыбнулся Григоришвили. — Надо о жизни думать, а не о смерти.
— Думать вредно, — усмехнулся Фок. — Все неприятности родом из дум. Вы согласны с этим, Ящинский? Или у вас, как всегда, есть собственная теория?
— Я давно оставил все теории дома, капитан. Вам угодно знать адрес?
— Кажется, генерал вернулся! — Лукьянов вскочил. — Я сбегаю, господа? Вдруг узнаю что-нибудь.
— Сбегайте, прапорщик. — Останов дождался, пока юноша уйдет, и выругался. — Всем хорошо слыхать? Вот на этом языке и разговаривайте при мальчишке, философы, мать вашу. Нашли время и место для своих теорий.
— Что это вы рассердились, Останов? — миролюбиво спросил Григоришвили.
— Говорунов не люблю. Развелось их, как мух на помойке, и жужжат, и жужжат! А мы — офицеры, господа. Наше дело…
— Наше дело — топать смело, — усмехнулся Фок. — Это ведь тоже теория, Останов. Но поскольку вы, кроме устава, в жизни своей не раскрыли ни одной книжки, я извиняю ваше невежество. Вы счастливейший из смертных, капитан, вы сразу попадете в рай, минуя чистилище, ибо вас уже зачислили в охрану райских кущ на том свете.
— Да будет вам, право, — с неудовольствием заметил Брянов. — Пить так пить, а нет — так разойдемся.
— Зачем у вина спорить? — сказал Григоришвили. — У вина радоваться надо.