– Кто посмел? – в гневе вскинулся Ярослав.
– Не гневайся, великий князь, – негромко сказал простуженный хриплый голос. – Издалека гость пришел, с битвы на реке Калке. Пятнадцать лет шел тебе рассказать, как первым бился с татарами.
Ярослав тяжело поднялся с занемевших колен. Взял свечу, посветил, вгляделся:
– Ярун?
– Ярун. Твой стремянной, постельничий и думный. -
– А сейчас какого князя постельничий?
– Не вели казнить, великий князь, – усмехнулся Ярун. – Знаю, три дня в молитвах не утешения ты искал, а света. И я его искал, когда пятнадцать лет у брод-ников табуны пас. Не пора ли поглядеть, что нашли мы оба, князь Ярослав? С разных сторон мы глядели, разное видели, а оно – одно.
– В стенах сих о Боге говорят, Ярун.
– Так повели в палаты пройти. Измерзлись мы в дороге до костей, князь. Изголодались донельзя, и плечи уж стонут от волков отмахиваться.
– «Мы», сказал?
– Со мной – сын и анда. Побратим, значит.
Ярослав долго молчал, всматриваясь в осунувшееся, почерневшее от ветров и мороза лицо неожиданного гостя. Глубоко запавшие глаза выдержали его взгляд со спокойствием и суровостью, и князь первым опустил голову.
– Эй, кто там?
В приоткрывшейся двери тотчас же появился юнец.
– Проводить гостей в мои покои.
Юнец исчез. Ярун молча поклонился и пошел к выходу. А князь, еще раз истово перекрестившись, с той же свечой в руке направился внутренними переходами в свою опочивальню. Редкая стража молчаливо склоняла головы, ладонями прижимая мечи к бедрам, но Ярослав привычно не замечал ее, размышляя о внезапном появлении некогда едва ли не самого близкого сподвижника, спасшего его жизнь во время липиц-кой резни и неожиданно отъехавшего от него не к кому-нибудь, а, как говорили, к его злейшему врагу – га-лицкому князю Мстиславу Удалому. Здесь было над чем додумать, и Ярослав не торопился.
Когда он, переодевшись, вошел в палату, там уже сидели гости, вставшие и склонившие головы при его появлении: Ярун, сильно отощавший, несокрушимо румяный юноша и коренастый незнакомец с узкими щелками глаз на скуластом, до черноты обветренном лице. Все трое были одеты в потрепанные полукафтанья, суконные порты и грубые разбитые сапоги. Князь отметил это мельком, задержав взгляд на почти безбородом скуластом лице, и вместо приветствия резко спросил:
– Осмелился нехристя ввести в палаты мои, Ярун?
– Он крещен в нашу веру, великий князь, и при святом крещении получил христианское имя Афанасий. Кроме того, он – мой побратим, хоть и сражались мы с ним друг против друга на реке Калке. Знает обычаи татарские, и лучшего советника нам не сыскать. А юноша – сын мой, названный Сбыславом.