Ахнул народ, когда на простор воевода Дарену-Одноручку вывел. А Свенельд ей в пояс поклонился.
— Дозволь, девица, гостинец тебе подарить?
А та оглядела его с головы до ног и с ног до головы, плечами пожала.
— Это что? — спрашивает.
— Вот, сапожки для тебя сафьяновые. Носи да ножки грей.
— Что-то боязно, — головой она покачала.
— Чего же так?
— Да вот, — показала она культю, — ручку уже варяги мне погрели.
Снова ахнул народ, да на этот раз уже в страхе. Заметил я, как у Свенельда желваки на скулах заходили.
— Дозволь, воеводушка, спросить, — подскочил к ним Кот. — А с чем ты смолу мешал?
— Сам догадайся, — отрезал воевода, да так взглянул на конюха, что тот поперхнулся. — А может, не стоит былое ворошить? — вновь он к Дарене повернулся.
— Я бы рада, — ответила та. — Вот лишь только батюшка мне во снах является. Просит, чтобы гвоздь железный я ему из темечка вынула. А я не могу. Уцепиться за гвоздь нечем.
— Тогда, может, примешь гостинец, как виру за содеянное?
— Приму, — кивнула она. — После того как вой твои за то, что со мной потешились, тоже сполна расплатятся.
— Как знаешь, — сказал Свенельд, швырнул сапожки Дарене под ноги и как был голым по пояс, так и прочь пошел.
Расступились перед ним люди в молчании, а он из толпы выбрался и, не оборачиваясь, прямо к граду направился.
— Шальная девка. Как есть шутоломная, — прошептал кто-то рядом со мной.
А я на курган взглянул, как там Ольга на все, что случилось, смотрит? Но, хвала Даждьбогу, занята она была. Святослав с каким-то мальчишкой подрался. Вот княгиня их обоих отчитывала да мирила, и до того, что возле ледяного столба творилось, ей пока дела не было.
— Эй, люди добрые! Что тут случилось у вас? Али помер кто? — громкий голос послышался.
И словно из спячки все вырвались. Зашептались. Зашушукались. На голос обернулись.
К гульбищу новый народ подваливает. Заводной и веселый. Налегке идут. Дружно. Ватагой спаянной. А посреди громила высится: плечи у него широченные, шея бычья, и на этой шее голова, как калган, крепко сидит. Идет и камушком в руках поигрывает, а в камушке не менее пуда. Он-то про покойника и спрашивал.
— Типун тебе на язык, Глушила, все живы да здоровы, слава Перуну! — ему в ответ крикнули.
— Ну, тогда собирайся, народ! Мы, посадские, городских на кулачки вызываем.
А ко мне Кот подошел да в бок пихнул:
— Видишь, супротив кого ты стоять вызвался? — а сам на громилу кивает.
— Да, чай, не слепой, — огрызнулся я.
— Али ты, не хуже Дарены, с умом не в ладах?
— А ты словно не знаешь, что большие дубы громко падают? — усмехнулся я ему, а у самого внутри екнуло.