Вдруг Анжелика услышала за своей спиной шелест юбок и, обернувшись, увидела в полумраке галереи очень красивую, роскошно одетую даму. Во всяком случае, так показалось Анжелике. Ни у матери, ни у тетушек она никогда не видела такого великолепного платья из черного бархата, украшенного аппликациями в виде серых цветов. Откуда девочке было знать, что это всего лишь скромнейший наряд, предназначенный для благоговейного уединения в тиши монастыря? На каштановые волосы дамы был накинут черный кружевной шарф, в руке она держала пухлый молитвенник. Проходя мимо Анжелики, она удивленно взглянула на нее:
— Девочка, что ты здесь делаешь? Сейчас не время просить милостыню.
Анжелика отпрянула, стараясь придать своему лицу глупое выражение оробевшей крестьяночки.
В полумраке галереи грудь прекрасной дамы показалась Анжелике удивительно белой и пышной. Едва прикрытая тонкими кружевами, она покоилась на вышитом корсаже, как плоды в роге изобилия.
«Пусть, когда я вырасту, у меня тоже будет такая прекрасная грудь», — подумала Анжелика, спускаясь по винтовой лестнице.
Она коснулась рукой своей груди, которая, по ее мнению, была еще слишком плоской, и ее охватило смутное волнение. Послышалось шлепанье сандалий — кто-то поднимался по лестнице, — и она торопливо спряталась в угол. Монах, проходя мимо, задел ее своей коричневой сутаной. Анжелика мельком увидела только его красивое, тщательно выбритое лицо да сверкнувшие под темным клобуком умные голубые глаза. Монах скрылся за поворотом, но вскоре до нее донесся его голос — мужественный и в то же время нежный.
— Сударыня, меня только сейчас известили о вашем прибытии. Я изучал в монастырской библиотеке старинные рукописи греческих философов. Но библиотека далеко, а мои братья — народ, скорбный телом, особенно в жару. И вот, хотя я и настоятель монастыря, мне сказали о вашем приезде лишь в час всенощной.
— Не извиняйтесь, отец мой. Я не первый раз в монастыре и уже устроилась. Ах, до чего же легко здесь дышится! Я только вчера приехала в свой Ришвиль, но мне не терпелось поскорее сюда, в Ньель. С тех пор как двор перебрался в Сен-Жермен, я просто задыхаюсь там. Все такое неприглядное, мрачное, жалкое. По правде говоря, мне хорошо только в Париже… и еще в Ньеле. К тому же монсеньор Мазарини не любит меня. Я скажу даже больше, этот кардинал…
Дальнейших слов Анжелика не услышала. Собеседники ушли слишком далеко.
Девочка нашла своих дружков в просторной кухне, где брат Ансельм, повязав белый фартук, колдовал у плиты; ему помогали двое мальчишек, облаченных в длинные не по росту сутаны. Это были монастырские послушники.