— Сколько денег тебе обещала Хацумомо?
Служанка опустила глаза в пол. Итак, Хацумомо подкупила по крайней мере одну служанку в каждом первоклассном чайном доме Джиона. Она попросила их звонить Йоко — девушке, отвечавшей на телефонные звонки в нашей окейе, — как только мы появимся на вечеринке. В тот момент мы еще не знали, что Йоко тоже замешана в этом, но существование какой-то цепочки не вызывало сомнений.
Служанка не могла заставить себя посмотреть Мамехе в глаза. Даже когда Мамеха подняла ее лицо за подбородок, девочка продолжала смотреть в пол, словно вместо глаз у нее были свинцовые шары. Мы вышли из чайного дома и еще какое-то время слышали голоса, доносившиеся из окон на втором этаже.
— Как ее зовут? — спросила Хацумомо.
— Саюко, — сказал один из мужчин.
— Не Саюко, а Саюри, — сказал другой.
— Эта история характеризует ее не с лучшей стороны, лучше я не буду рассказывать. Она кажется очень милой на первый взгляд...
— Я не успел как следует ее разглядеть, но она очень красивая, — сказал один из мужчин.
— Такие необычные глаза! — воскликнула какая-то гейша.
— Знаете, что сказал о ее глазах один мужчина? — спросила Хацумомо. — Он сказал, что они цвета раздавленных червей.
— Раздавленных червей... Я никогда не слышал о существовании такого цвета.
— Хорошо, расскажу вам, что я о ней знаю, — начала Хацумомо, — но пообещайте не повторять это. У нее какая-то болезнь, отчего ее груди стали как у старухи, отвислые и морщинистые. Это выглядит просто ужасно! Я как-то видела ее в бане...
Мы с Мамехой остановились, чтобы послушать, но после слов Хацумомо Мамеха подтолкнула меня вперед, и мы вместе пошли по аллее. Мамеха на секунду остановилась и сказала:
— Я пытаюсь сообразить, куда бы мы могли пойти, но не могу придумать ни одного места. Если эта женщина нашла нас здесь, думаю, она сможет найти нас повсюду в Джионе. Тебе лучше сейчас вернуться в окейю, Саюри, а я тем временем подумаю, что мы сможем сделать.
Однажды, во время Второй мировой войны, спустя несколько лет после событий, о которых я сейчас рассказываю, во время вечеринки один офицер вынул из кобуры пистолет и положил его на циновку, пытаясь произвести на меня впечатление. Помню, красота пистолета потрясла меня: совершенные линии, красивый серый блеск металла. Промасленная деревянная рукоять была богато украшена. Но когда я подумала о его назначении и услышала истории его хозяина, этот пистолет из прекрасного превратился для меня во что-то ужасное.
Примерно то же самое произошло со мной по отношению к Хацумомо, после того как она навредила мне в начале моей карьеры. Не могу сказать, что я никогда раньше не считала ее монстром. Но я всегда признавала ее красоту, а теперь перестала. В то время как для успешной карьеры нужно было посещать десять — пятнадцать банкетов и вечеринок каждый день, я вынуждена была проводить вечера в окейе, практикуясь в игре на сямисэне или в танце, словно за последний год в моей жизни ничего не изменилось. Когда Хацумомо проходила мимо меня по коридору, великолепно одетая, с прекрасным макияжем, как луна на ночном небе, уверена, что даже слепой сказал бы, что она красива. Я же не чувствовала по отношению к ней ничего, кроме ненависти.