Когда они начали пересекать озеро чуть левее центра, из-за леса появились три вертолета.
— Ложись! — скомандовал Джин. Эта команда была тотчас же передана по цепочке. Десантники вдавились в снег, раскинув ноги, не освобожденные от лыж. Вскоре вертолеты оказались чуть ли не над головами.
На их фюзеляжах ясно виднелись красные звезды. «Звезды» начали кружить над ними, почему-то не стреляя.
Джин закрыл глаза. Ему вспомнилось сафари, охота на льва в саванне.
…Они охотились с вертолета. Затравленный и беспомощный лев бежал, не понимая, что за чудище гонится за ним. Он кидался из стороны в сторону, пытался путать следы, поднимал голову, закидывая львиную гриву, то рыча, то воя. Но куда бы он ни бежал, рокочущее чудовище висело над ним. Наконец-то его выгнали на лысый пятачок. И теперь уже они были, как говорится, один на один. Джин спросил у летчика:
— Стрелять?
— Как хочешь, — буркнул Кейвин. Вот уже год он возил людей, этих зажравшихся туристов, и ему опротивели те «смельчаки», что лупят по несчастному зверю, сам находясь в полной безопасности.
— Какое же это сафари? Сафари — это когда не знаешь, кто кого убьет — ты зверя или он тебя.
Однако он ничего не сказал Джину.
— Не буду стрелять, — сказал тогда Джин. — Папа Хем никогда бы не выстрелил.
Из-за его спины тогда выстрелил толстый голландец. Он выстрелил почти в упор! Лев упал не на спину, как обычно, а мордой вперед, словно он не был убит, а просто пытается вдавиться в землю. Точь-в-точь как теперь он, Джин. С той только разницей, что тогда лев лежал в саванне, а он теперь лежит в снегу. Лев ничего не мог вспомнить, ни о чем не пожалеть. А может быть, и лев вспоминал что-то и жалел о чем-то?..
Он поднял голову: вертолеты уходили прочь.
Что это, разведка? Возвращение домой после боя, когда все патроны израсходованы? Или летчики ночью не увидели их? Тогда зачем же они кружили?..
Десантники поднялись и пошли. Уже не разговаривая ни о чем, не задавая друг другу вопросов.
Снег скрипел однообразно, назойливо, до рези в ушах. Снег отливал голубизной. Потом голубизна пропала, небо побелело, снег стал сахарным, надоедливо сахарным, до тошноты.
Сонни уже идти не мог. Его тащили по очереди. Потом он сказал:
— Дальше не могу.
У него пересохли губы, на щеках, ближе к носу, появились следы обморожения. Он дышал со свистом, ноги у него стали ватными, он не мог ступить и шагу. Тогда Джин приказал сделать носилки. Пока Мэт и Тибор их мастерили, был перекур. Берди допил свой запас «джи-ай-джина» и крикнул Тибору:
— Алло, мадьяр!
— Чего тебе?
— Подойди-ка!