, которое, по мненью Жуковского, есть наше
лучшее стихотворенье.
Из поэтов времени Пушкина отделился князь Вяземский[229]. Хотя он начал писать гораздо прежде Пушкина, но так как
его полное развитие было при нем, то упомянем о нем здесь. В князе Вяземском —
противуположность Языкову: сколько в том поражает нищета мыслей, — столько в
этом обилие их. Стих употреблен у него как первое попавшееся орудие: никакой
наружной отделки его, никакого также сосредоточенья и округленья мысли затем,
чтобы выставить ее читателю как драгоценность: он не художник и не заботится
обо всем этом. Его стихотворенья — импровизации, хотя для таких импровизаций
нужно иметь слишком много всяких даров и слишком приготовленную голову. В нем
собралось обилие необыкновенное всех качеств: ум, остроумие, наглядка,
наблюдательность, неожиданность выводов, чувство, веселость и даже грусть;
каждое стихотворение его — пестрый фараон всего вместе[230]. Он не поэт по призванью: судьба, наделивши его всеми
дарами, дала ему как бы в придачу талант поэта, затем, чтобы составить из него
что-то полное. В его книге «Биография Фонвизина»[231] обнаружилось еще видней обилие всех даров, в нем
заключенных. Там слышен в одно и то же время политик, философ, тонкий оценщик и
критик, положительный государственный человек и даже опытный ведатель
практической стороны жизни — словом, все те качества, которые должен заключать
в себе глубокий историк в значении высшем. И если бы таким же пером, каким
начертана биография Фонвизина, написано было все царствование Екатерины,
которое уже и теперь кажется нам почти фантастическим от чрезвычайного обилия
эпохи и необыкновенного столкновения необыкновенных лиц и характеров, то можно
сказать почти наверно, что подобного по достоинству исторического сочинения не
представила бы нам Европа. Но отсутствие большого и полного труда есть болезнь
князя Вяземского, и это слышится в самих его стихотворениях. В них заметно
отсутствие внутреннего гармонического согласованья в частях, слышен разлад:
слово не сочеталось со словом, стих со стихом, возле крепкого и твердого стиха,
какого нет ни у одного поэта, помещается другой, ничем на него не похожий; то
вдруг защемит он чем-то вырванным живьем из самого сердца, то вдруг оттолкнет
от себя звуком, почти чуждым сердцу, раздавшимся совершенно не в такт с
предметом; слышна несобранность в себя, не полная жизнь своими силами; слышится
на дне всего что-то придавленное и угнетенное. Участь человека, одаренного
способностями разнообразными и очутившегося без такого дела, которое бы заняло
все до единой его способности, тяжелей участи последнего бедняка. Только тот
труд, который заставляет целиком всего человека-обратиться к себе и уйти в
себя, есть наш избавитель. На нем только, как говорит поэт,