: поэты берутся не откуда же
нибудь из-за моря, но исходят из своего народа. Это — огни, из него же
излетевшие, передовые вестники сил его. Сверх того поэты наши сделали добро
уже тем, что разнесли благозвучие, дотоле небывалое. Не знаю, в какой другой
литературе показали стихотворцы такое бесконечное разнообразие оттенков звука,
чему отчасти, разумеется, способствовал сам поэтический язык наш. У каждого
свой стих и свой особенный звон. Этот металлический бронзовый стих Державина,
которого до сих нор не может еще позабыть наше ухо; этот густой, как смола или
струя столетнего токая, стих Пушкина; это сияющий, праздничный стих Языкова,
влетающий, как луч, в душу, весь сотканный из света; этот облитый ароматами
полудня стих Батюшкова, сладостный, как мед из горного ущелья; этот легкий
воздушный стих Жуковского, порхающий, как неясный звук эоловой арфы; этот
тяжелый, как бы влачащийся по земле стих Вяземского, проникнутый подчас едкой,
щемящей русской грустью, — все они, точно разнозвонные колокола или
бесчисленные клавиши одного великолепного органа, разнесли благозвучие по
русской земле. Благозвучие не так пустое дело, как думают те, которые незнакомы
с поэзией. Под благозвучие, как под колыбельную, прекрасную песню матери,
убаюкивается народ-младенец еще прежде, чем может входить в значение слов самой
песни, и нечувствительно сами собою стихают и умиряются его дикие страсти. Оно
так же бывает нужно, как во храме куренье кадильное, которое уже невидимо
настрояет душу к слышаныо чего-то лучшего еще прежде, чем началось самое
служение. Поэзия наша пробовала все аккорды, воспитывалась литературами всех
народов, прислушивалась к лирам всех поэтов, добывала какой-то всемирный язык
затем, чтобы приготовить всех к служенью более значительному. Нельзя уже теперь
заговорить о тех пустяках, о которых еще продолжает ветрено лепетать молодое,
не давшее себе отчета, нынешнее поколенье поэтов; нельзя служить и самому
искусству, — как ни прекрасно это служение, — не уразумев его цели высшей и не
определив себе, зачем дано нам искусство; нельзя повторять Пушкина. Нет, не
Пушкин и никто другой должен стать теперь в образец нам: другие уже времена
пришли. Теперь уже ничем не возьмешь — ни своеобразьем ума своего, ни партийном
личностью характера, ни гордостью движений своих, — христианским, высшим
воспитаньем должен воспитаться теперь поэт. Другие дела наступают для поэзии.
Как во время младенчества народов служила она к тому, чтобы вызывать на битву
народы, возбуждая в них браннолюбивый дух, так придется ей теперь вызывать на
другую, высшую битву человека — на битву уже не за временную нашу свободу,
права и привилегии наши, но за нашу душу, которую Сам небесный Творец наш
считает перлом Своих созданий. Много предстоит теперь для поэзии — возвращать в
общество того, что есть истинно прекрасного и что изгнано из него нынешней
бессмысленной жизнью. Нет, не напомнят они уже никого из наших прежних поэтов.
Самая речь их будет другая; она будет ближе и родственней нашей русской душе.
Еще в ней слышней выступят наши народные начала. Еще не бьет всей силой кверху
тот самородный ключ нашей поэзии, который уже кипел и бил в груди нашей природы
тогда, как и самое слово поэзия не было ни на чьих устах. Еще никто не черпал
из самой глубины тех трех источников, о которых упомянуто в начале этой статьи.
Еще доселе загадка — этот необъяснимый разгул, который слышится в наших песнях,
несется куды-то мимо жизни и самой песни, как бы сгораемый желаньем лучшей
отчизны, по которой тоскует со дня созданья своего человек. Еще ни в ком не
отразилась вполне та многосторонняя поэтическая полнота ума нашего, которая
заключена в наших многоочитых пословицах, умевших сделать такие великие выводы
из бедного, ничтожного своего времени, где в таких тесных пределах и в такой
мутной луже изворачивался русский человек, и которые говорят только о том,
какие огромные выводы может сделать нынешний русский человек из нынешнего
широкого времени, в которое нанесены итоги всех веков и, как неразобранный
товар, сброшены в одну беспорядочную кучу. Еще тайна для многих этот
необыкновенный лиризм — рожденье верховной трезвости ума, — который исходит от
наших церковных песней и канонов