* * *
В письмах Гоголя начала сороковых годов можно встретить намеки на событие,
которое, как он потом скажет, «произвело значительный переворот в деле
творчества» его. Летом 1840 года он пережил болезнь, но скорее не телесную, а
душевную. Испытывая тяжелые приступы «нервического расстройства» и «болезненной
тоски» и не надеясь на выздоровление, он даже написал духовное завещание. По
словам С.Т. Аксакова, Гоголю были «видения», о которых он рассказывал
ухаживавшему за ним в ту пору Н.П. Боткину (брату критика В.П. Боткина). Затем
последовало «воскресение», «чудное исцеление», и Гоголь уверовал, что жизнь его
«нужна и не будет бесполезна». Ему открылся новый путь. «Отсюда, — пишет С.Т.
Аксаков, — начинается постоянное стремление Гоголя к улучшению в себе духовного
человека и преобладание религиозного направления, достигшего впоследствии, по
моему мнению, такого высокого настроения, которое уже не совместимо с телесною
оболочкою человека».
О переломе в воззрениях Гоголя свидетельствует и П.В. Анненков, который
утверждает в своих воспоминаниях: «Великую ошибку сделает тот, кто смешает
Гоголя последнего периода с тем, который начинал тогда жизнь в Петербурге, и
вздумает прилагать к молодому Гоголю нравственные черты, выработанные гораздо
позднее, уже тогда, как свершился важный переворот в его существовании». Начало
«последнего периода» Гоголя Анненков относит к тому времени, когда они вместе
жили в Риме: «Летом 1841 года, когда я встретил Гоголя, он стоял на рубеже
нового направления, принадлежа двум различным мирам».
Суждение Анненкова о резкости совершившегося перелома едва ли справедливо: в
1840-е годы духовная устремленность Гоголя только обозначилась яснее и
приобрела конкретные жизненные формы. Сам Гоголь всегда подчеркивал цельность и
неизменность своего пути и внутреннего мира. В «Авторской исповеди» он писал,
отвечая на упреки критиков, утверждавших, что в «Выбранных местах…» он
изменил своему назначению и вторгся в чуждые ему пределы: «Я не совращался с
своего пути. Я шел тою же дорогою«<…> — и я пришел к Тому, Кто есть
источник жизни». В статье «Несколько слов о биографии Гоголя» С.Т.Аксаков
авторитетно свидетельствует: «Да не подумают, что Гоголь менялся в своих
убеждениях; напротив, с юношеских лет он оставался им верен. Но Гоголь шел
постоянно вперед; его христианство становилось чище, строже; высокое значение
цели писателя яснее и суд над самим собой суровее».
У Гоголя постепенно вырабатываются аскетические устремления и все яснее
вырисовывается христианский идеал. Еще в апреле 1840 года он писал Н. Д.
Белозерскому: «Я же теперь больше гожусь для монастыря, чем для жизни
светской». А в феврале 1842 года признается Н. М. Языкову: «Мне нужно
уединение, решительное уединение <…> Я не рожден для треволнений и
чувствую с каждым днем и часом, что нет выше удела на свете, как звание
монаха». Однако монашеский идеал Гоголя имеет особенный вид. Речь идет об
очищении не только души, но и вместе с нею и художественного таланта. В начале
1842 года он задумал поездку в Иерусалим и получил благословение на это
преосвященного Иннокентия (Борисова), известного проповедника и духовного
писателя, в ту пору епископа Харьковского. С. Т. Аксаков так рассказывает об
этом: «Вдруг входит Гоголь с образом Спасителя в руках и сияющим, просветленным
лицом. Такого выражения в глазах у него я никогда не видывал. Гоголь сказал: «Я
все ждал, что кто-нибудь благословит меня образом, и никто не сделал этого;
наконец, Иннокентий благословил меня. Теперь я могу объявить, куда я еду: ко
Гробу Господню». С этим образом Гоголь не расставался, а после смерти он
хранился у Анны Васильевны Гоголь, сестры писателя.