тот живой дух ее содержания,
которым произведет на всех впечатление «Одиссея» прежде, чем одни восхитятся ее
поэтическими достоинствами, верностью картин и живостью описаний; прежде, чем
другие поразятся раскрытием сокровищ древности в таких подробностях, в каких не
сохранило ее ни ваянье, ни живопись, ни вообще все древние памятники; прежде,
чем третьи останутся изумлены необыкновенным познанием всех изгибов души
человеческой, которые все были ведомы всевидевшему слепцу; прежде, чем
четвертые будут поражены глубоким ведением государственным, знанием трудной
науки править людьми и властвовать ими, чем обладал также божественный старец,
законодатель и своего и грядущих поколений; словом — прежде, чем кто-либо
завлечется чем-нибудь отдельно в «Одиссее» сообразно своему ремеслу, занятиям,
наклонностям и своей личной особенности. И все потому, что слишком осязательно
слышен этот дух ее содержания, эта внутренняя сущность его, что ни в одном
творении не проступает она так сильно наружу, проникая все и преобладая над
всем, особенно, когда рассмотрим еще, как ярки все эпизоды, из которых каждый в
силах застенить главное.
Отчего же так сильно это слышится всем? Оттого, что залегло это глубоко в
самую душу древнего поэта. Видишь на всяком шагу, как хотел он облечь во всю
обворожительную красоту поэзии то, что хотел бы утвердить навеки в людях, как
стремился укрепить в народных обычаях то, что в них похвально, напомнить
человеку лучшее и святейшее, что есть в нем и что он способен позабывать всякую
минуту, оставить в каждом лице своем пример каждому на его отдельном поприще, а
всем вообще оставить пример в своем неутомимом Одиссее на общечеловеческом
поприще.
Это строгое почитание обычаев, это благоговейное уважение власти и
начальников, несмотря на ограниченные пределы самой власти, эта девственная
стыдливость юношей, эта благость и благодушное безгневие старцев, это радушное
гостеприимство, это уважение и почти благоговение к человеку, как представителю
образа Божия, это верование, что ни одна благая мысль не зарождается в голове
его без верховной воли высшего нас существа и что ничего не может он сделать
своими собственными силами, словом — все, всякая малейшая черта в «Одиссее»
говорит о внутреннем желании поэта всех поэтов оставить древнему человеку живую
и полную книгу законодательства в то время, когда еще не было ни законодателей,
ни учредителей порядков, когда еще никакими гражданскими и письменными
постановленьями не были определены отношения людей, когда люди еще многого не
ведали и даже не предчувствовали и когда один только божественный старец все
видел, слышал, соображал и предчувствовал, слепец, лишенный зрения, общего всем
людям, и вооруженный тем внутренним оком, которого не имеют люди!