В 1844 году Гоголь делает выписки в особую тетрадь из творений святых отцов
и учителей Церкви, пользуясь в основном журналом «Христианское чтение» за 1842
год[1]. Помимо святых Иоанна Златоуста,
Василия Великого, Ефрема Сирина, Григория Нисского, Иоанна Дамаскина, Димитрия
Ростовского, в этом сборнике содержатся также отрывки из сочинений духовных
писателей, современников Гоголя: митрополита Филарета (Дроздова), Задонского
Затворника Георгия (Машурина), преосвященного Михаила (Десницкого), протоиерея
Сабинина. В это время — зимой 1843/44 года — Гоголь живет в Ницце у
Виельгорских. Здесь он пишет для своих друзей ряд духовно-нравственных
наставлений, или «правил», которыми они должны были руководствоваться в
повседневной жизни. Покинув Ниццу в марте 1844 года, он напоминает Л. К.
Виельгорской, обращаясь одновременно ко всей семье: «Вы дали мне слово во
всякую горькую и трудную минуту, помолившись внутри себя, сильно и искренно
приняться за чтение тех правил, которые я вам оставил, вникая внимательно в
смысл всякого слова, потому что всякое слово многозначительно и многого нельзя
понимать вдруг. Исполнили ли вы это обещание? Не пренебрегайте никак этими
правилами, они все истекли из душевного опыта, подтверждены святыми примерами,
и потому примите их как повеление Самого Бога».
Эту попытку проповеди можно представить себе как подступы к «Выбранным
местам из переписки с друзьями» — многие идеи будущей книги содержатся в этих
«правилах». Гоголь как бы нащупывает новый для себя жанр, приближаясь к
традиции святоотеческой литературы.
Теперь уже продолжение «Мертвых душ» Гоголь не мыслит без постоянной
внутренней работы над собой. «Сочиненья мои так связаны тесно с духовным
образованием меня самого и такое мне нужно до того времени вынести внутреннее
сильное воспитание душевное, глубокое воспитание, что нельзя и надеяться на
скорое появление моих новых сочинений», — писал он II. А. Плетневу в октябре
1843 года. А в июле следующего года отвечал Н. М. Языкову на его запрос: «Ты
спрашиваешь, пишутся ли «Мертвые души»? Пишутся и не пишутся. <…> Я иду
вперед — идет и сочинение, я остановился — нейдет и сочинение».
Напряженная внутренняя жизнь отразилась и на внешнем облике Гоголя. П. В.
Анненков, встретивший его в 1846 году в Париже, вспоминает: «Гоголь постарел,
но приобрел особенного рода красоту, которую нельзя иначе определить, как
назвав красотой мыслящего человека. Лицо его побледнело, осунулось; глубокая,
томительная работа мысли положила на нем ясную печать истощения и усталости, но
общее выражение его показалось мне как-то светлее и спокойнее прежнего. Это
было лицо философа».