(Письмо к В. А. Ж.......му)
[49]Поведем речь о статье, над которою произнесен смертный приговор, то есть о
статье под названием: «О лиризме наших поэтов». Прежде всего благодарность за
смертный приговор! Вот уже во второй раз я спасен тобою, о мой истинный
наставник и учитель! Прошлый год твоя же рука остановила меня, когда я уже было
хотел послать Плетневу в «Современник» мои сказания о русских поэтах[50]; теперь ты вновь предал уничтожению новый
плод моего неразумия. Только один ты меня еще останавливаешь, тогда как все
другие торопят неизвестно зачем. Сколько глупостей успел бы я уже наделать,
если бы только послушался других моих приятелей! Итак, вот тебе прежде всего
моя благодарственная песнь! А затем обратимся к самой статье. Мне стыдно, когда
помыслю, как до сих пор еще я глуп и как не умею заговорить ни о чем, что
поумнее. Всего нелепее выходят мысли и толки о литературе. Тут как-то особенно
становится все у меня напыщенно, темно и невразумительно. Мою же собственную
мысль, которую не только вижу умом, но даже чую сердцем, не в силах передать.
Слышит душа многое, а пересказать или написать ничего не умею. Основание статьи
моей справедливо, а между тем объяснился я так, что всяким выражением вызвал на
противоречие. Вновь повторяю то же самое: в лиризме наших поэтов есть что-то
такое, чего нет у поэтов других наций, именно — что-то близкое к библейскому, —
то высшее состояние лиризма, которое чуждо движений страстных и есть твердый
возлет в свете разума, верховное торжество духовной трезвости[51]. Не говоря уже о Ломоносове и Державине, даже у Пушкина
слышится этот строгий лиризм повсюду, где ни коснется он высоких предметов.
Вспомни только стихотворенья его: к пастырю Церкви[52], «Пророк» и, наконец, этот таинственный побег из города[53], напечатанный уже после его смерти. Перебери
стихи Языкова и увидишь, что он всякий раз становится как-то неизмеримо выше и
страстей, и самого себя, когда прикоснется к чему-нибудь высшему. Приведу одно
из его даже молодых стихотворений, под названием «Гений»; оно же не длинно:
Когда, гремя и пламенея,
Пророк на небо улетал,
Огонь могучий проникал
Святыми чувствами полна,
Мужала, крепла, возвышалась,
И вдохновеньем озарялась,
И Бога слышала она.
Так гений радостно трепещет,
Свое величье познает,
Когда пред ним гремит и блещет
Иного гения полет.
Его воскреснувшая сила
Мгновенно зреет для чудес,
И миру новые светила —
Дела избранника небес.
Какой свет и какая строгость величия! Я изъяснял это тем, что наши поэты
видели всякий высокий предмет в его законном соприкосновенье с верховным
источником лиризма — Богом, одни сознательно, другие бессознательно, потому что
русская душа вследствие своей русской природы уже слышит это как-то сама собой,
неизвестно почему. Я сказал, что два предмета вызывали у наших поэтов этот
лиризм, близкий к библейскому. Первый из них —