При
одном этом имени как-то вдруг просветляется взгляд у нашего поэта, раздвигается
дальше его кругозор, все становится у него шире, и он сам как бы облекается
величием, становясь превыше обыкновенного человека. Это что-то более, нежели
обыкновенная любовь к отечеству. Любовь к отечеству отозвалась бы приторным
хвастаньем. Доказательством тому наши так называемые квасные патриоты: после их
похвал, впрочем довольно чистосердечных, только плюнешь на Россию. Между тем
заговорит Державин о России — слышишь в себе неестественную силу и как бы сам
дышишь величием России. Одна простая любовь к отечеству не дала бы сил не
только Державину, но даже и Языкову выражаться так широко и торжественно всякий
раз, где ни коснется он России. Например, хоть бы в стихах, где он изображает,
как наступил было на нее Баторий
[55]:
…Повелительный Стефан
[56]В один могущественный стан
Уже сбирал толпы густые —
Да ниспровергнет псковитян,
Да уничтожится Россия!
Но ты, к отечеству любовь,
Ты, чем гордились наши деды,
Ты ополчилась. Кровь за кровь —
И он не праздновал победы!
Эта богатырски трезвая сила, которая временами даже соединяется с каким-то
невольным пророчеством о России, рождается от невольного прикосновения мысли к
верховному Промыслу, который так явно слышен в судьбе нашего отечества. Сверх
любви участвует здесь сокровенный ужас при виде тех событий, которым повелел
Бог совершиться в земле, назначенной быть нашим отечеством, прозрение
прекрасного нового здания, которое покамест не для всех видимо зиждется и
которое может слышать всеслышащим ухом поэзии поэт или же такой духовидец,
который уже может в зерне прозревать его
плод. Теперь начинают это слышать понемногу и другие люди,
но выражаются так неясно, что слова их похожи на безумие. Тебе напрасно
кажется, что нынешняя молодежь, бредя славянскими началами и пророча о будущем
России, следует какому-то модному поветрию. Они не умеют вынашивать в голове
мыслей, торопятся их объявлять миру, не замечая того, что их мысли еще глупые
ребенки, вот и все. И в еврейском народе четыреста пророков пророчествовали
вдруг: из них один только бывал избранник Божий, которого сказанья вносились в
святую книгу еврейского народа; все же прочие, вероятно, наговаривали много
лишнего, но тем не менее они слышали неясно и темно то же самое, что избранники
умели сказать здраво и ясно; иначе народ побил бы их камнями. Зачем же ни
Франция, ни Англия, ни Германия не заражены этим поветрием и не пророчествуют о
себе, а пророчествует только одна Россия? — Затем, что сильнее других слышит
Божью руку на всем, что ни сбывается в ней, и чует приближенье иного Царствия.
Оттого и звуки становятся библейскими у наших поэтов. И этого не может быть у
поэтов, других наций, как бы ни сильно они любили свою отчизну и как бы ни
жарко умели выражать такую любовь свою. И в этом не спорь со мною, прекрасный
друг мой!