Ум не есть высшая в нас способность. Его должность не больше, как
полицейская: он может только привести в порядок и расставить по местам все то,
что у нас уже есть. Он сам не двигнется вперед, покуда не двигнутся в нас все
другие способности, от которых он умнеет. Отвлеченными чтеньями, размышленьями
и беспрестанными слушаньями всех курсов наук его заставишь только слишком
немного уйти вперед; иногда это даже подавляет его, мешая его самобытному
развитию. Он несравненно в большей зависимости находится от душевных состояний:
как только забушует страсть, он уже вдруг поступает слепо и глупо; если же
покойна душа и не кипит никакая страсть, он и сам проясняется и поступает умно.
Разум есть несравненно высшая способность, но она приобретается не иначе, как
победой над страстьми. Его имели в себе только те люди, которые не пренебрегли
своим внутренним воспитанием. Но и разум не дает полной возможности человеку
стремиться вперед. Есть высшая еще способность; имя ей — мудрость, и ее может
дать нам один Христос. Она не наделяется никому из нас при рождении, никому из
нас не есть природная, но есть дело высшей благодати небесной. Тот, кто уже
имеет и ум и разум, может не иначе получить мудрость, как молясь о ней и день и
ночь, прося и день и ночь ее у Бога, возводя душу свою до голубиного незлобия и
убирая все внутри себя до возможнейшей чистоты, чтобы принять эту небесную
гостью, которая пугается жилищ, где не пришло в порядок душевное хозяйство и
нет полного согласья во всем. Если же она вступит в дом, тогда начинается для
человека небесная жизнь, и он постигает всю чудную сладость быть учеником. Все
становится для него учителем; весь мир для него учитель: ничтожнейший из людей
может быть для него учитель. Из совета самого простого извлечет он мудрость
совета; глупейший предмет станет к нему своей мудрой стороной, и вся вселенная
перед ним станет, как одна открытая книга ученья: больше всех будет он черпать
из нее сокровищ, потому что больше всех будет слышать, что он ученик. Но если
только возмнит он хотя на миг, что ученье его кончено, и он уже не ученик, и
оскорбится он чьим бы то ни было уроком или поученьем, мудрость вдруг от него
отнимется, и останется он впотьмах, как царь Соломон в свои последние дни.
1846
(Из письма к Н. М. Я.... ву)
[79]Я прочел с большим удовольствием похвальное слово Карамзину, написанное
Погодиным[80]. Это лучшее из сочинений
Погодина в отношении к благопристойности как внутренней, так и внешней: в нем
нет его обычных грубо-неуклюжих замашек и топорного неряшества слога, так много
ему вредящего. Все здесь, напротив того, стройно, обдумано и расположено в
большом порядке. Все места из Карамзина прибраны так умно, что Карамзин как бы
весь очертывается самим собою и, своими же словами взвесив и оценив самого
себя, становится как живой перед глазами читателя. Карамзин представляет,
точно, явление необыкновенное. Вот о ком из наших писателей можно сказать, что
он весь исполнил долг, ничего не зарыл в землю и на данные ему пять талантов
истинно принес другие пять