— Сын богоданный, Иван…
— Здесь он, что ли? — догадался Сильвестр Петрович.
— Здесь, чертенок. И как взобрался — никто не видел. Что теперь делать?
У Сильвестра Петровича дрожали губы — не мог сдержать улыбку. Улыбался и Рябов, но глаза глядели озабоченно.
— Отодрал бы как Сидорову козу, да рука не поднимается! — сказал он. — Я в прежние времена так же на лодью удрал к батюшке, и хватило же дурости — об том Ваньке поведал. Теперь и спрос короток…
— Как на Соловки придем — отдашь парня монасям, они домой доставят! — посоветовал Сильвестр Петрович.
Рябов сердито крякнул:
— Еще раз уйдет! Нерушимое его решение, теперь хоть убей — по-своему сделает…
— А что он сейчас?
— Да что, — ничего! Сидит в трюме, сухарь точит.
— Не укачался?
— Будто нет…
Сильвестру Петровичу опять стало смешно.
— Ты не горюй, Иван Савватеевич! — сказал он. — Таисье Антиповне отпишем с Соловков, будет малый при тебе. Ты у штурвала, он с тобой, пусть привыкает к морскому делу. А со временем отошлем на Москву, в навигацкую школу.
Рябов взглянул в глаза Иевлеву, тихо сказал:
— Кабы так дело шло, а то ведь иначе повернется. Солдат тайно брали, для чего? Не для богомолья же, Сильвестр Петрович? Крутую кашу завариваем, чую… Ну да ладно, что там…
К сумеркам Ванятка стоял рядом с отцом у штурвала. Лицо его покраснело от ветра, глаза слезились, но он стоял твердо, по-отцовски и так же, как кормщик, щурил зеленые глаза…
— А царевича ты не робей! — тихонько говорил Рябов сыну. — Он, небось, наверх и не выйдет, на море и не взглянет. Укачался Алеха. А как стишает — ты иди к солдатам в трюм, они не обидят.
— Ужин-то давать станут? — осведомился Ванятка.
— Должно, дадут!
— То-то, что дадут. Мне вот брюхо подвело.
Ужинали отец с сыном из одной миски — хлебали щи, заедали сухарем. Рядом стоял боцман Семисадов, удивлялся:
— Справный едок твой-то парень. Ежели приметам верить — долго жить на море станет. Я в его годы тоже не дурак был хлебца покушать, да куда мне до него, твоего сынка…