Пушкарям, стоявшим поблизости, понравились слова Петра, они заговорили разом, перебивая друг друга осипшими голосами:
— Нет, друг добрый, так оно не пойдет!
— Покуда от Нюхчи шли — сколь своего народу схоронили.
— А в Лифляндии!
— Под Нарвой они нас жалели? Раненых прикалывали…
Петр сквозь зубы велел:
— Начинай!
И ушел в шатер.
Офицер-артиллерист встал повыше, взмахнул шпагой, крикнул тонким голосом:
— Пушки к бою готовь!
Канонада вновь началась.
От рева орудий дрожала земля. Теперь все, от солдата до генерал-фельдмаршала, знали, что начинается штурм. Ядра долбили каменные стены, вновь и вновь занимались пожары в крепости, там от бушующего пламени плавились свинцовые крыши. Еще не рассвело, когда в соснах, где ждали готовые к штурму матросы и солдаты гвардии, ударили барабаны. Люди бегом побежали к лодьям, суда на веслах ходко пошли к крепости. Идти было легко, ветер дул в спины.
Шведы не сразу поняли беду. На головной лодье шел Меншиков, на другой — Голицын. Репнина и Шереметева Петр оставил при себе — на берегу; оттуда в подзорные трубы они смотрели, как штурмующие ставили к стенам лестницы, как взбегали наверх, как шведы, опомнившись, сбрасывали их с девятисаженной высоты на камни, как лили на штурмующих кипяток, расплавленную смолу, свинец…
Лодьи, лодки, струги ссаживали солдат, те, закрываясь мешками с козьей шерстью, шли к стене — по телам убитых и сброшенных вниз шведами-копейщиками, а суда возвращались за новыми и новыми подкреплениями. Два фрегата — «Святой Дух» и «Курьер» — тоже подвозили солдат и матросов. Памбург был в самом начале штурма контужен, оглох и ничего не понимал, мичман Калмыков уложил его в каюте на подушки, поднялся на шканцы, крикнул в кожаную говорную трубу:
— Стоять по местам! Слушать мою команду! С сего мгновения я командир корабля! Который морского дела служитель, шведского огня убоявшись, свое воинское дело и долг позабудет — пристрелю на месте, как собаку…
Дворянин Спафариев уже в матросском бостроге, в вязаной шапке, перебирая ногами, стоял неподалеку, мелко крестился. Мичман крикнул ему:
— Ей, матрос Спафариев! К делу! Живо!
Того отшвырнуло к пушке, где велено ему было подавать ядра, констапель в бешенстве наподдал ему сапогом, недоросль завертелся волчком. С визгом возле самой головы мичмана пролетел сноп картечи, фрегат швартовался возле острова, весь левый борт бил из пушек, прикрывая своих людей. Рядом перевернулась большая лодья, в струг ударило ядро. Трупы медленно плыли по Неве.
Когда взошло негреющее красное солнце, лодки и струги подвезли к фортеции охотников с гранатами. С горящими фитилями в зубах охотники стремительно поднимались по гнущимся лестницам, выхватывали из сумок гранаты, скусывали, швыряли на стены. Шереметев медленно перекрестился, низко поклонился Петру, поправил на себе пояс, саблю, пошел к реке…