— Пей, дядя, за преславного государя нашего…
Купец на мгновение обмер, потом хватил весь кубок разом, закусил поросятиной, зашептал:
— Не мой грех, не мой… Чур, не мой…
— Врешь, дядя, не зачураешься бога-то! — пугнул Меншиков. — Кипеть тебе в смоле, что поросятину жрал. Ныне какой день?
В царев шатер пришел мичман Калмыков, спокойно, с достоинством сел меж генералами и полковниками, стал аппетитно есть жирное мясо. Петр на него взглянул, спросил у Меншикова негромко:
— Ты сыну своему названному, Данилыч, золотишка на обзаведение дал, али запамятовал? Дай уж сейчас, за хлопотами еще позабудешь?
И протянул ладонь.
Александр Данилыч развязал кошелек, высыпал на руку царя пригоршню червонных. Петр подождал еще, смеясь попросил:
— Не мало? Ты не жалей, господин поручик…
Калмыков деньги принял спокойно, завязал в платок, поклонился царю. Тот его обнял за плечо, стал выспрашивать шепотом, как все было на фрегате. Лука Александрович похвалил Памбурга — что, и контуженный тяжко, не хотел покинуть шканцы, — команду, ходкость судна. Царь кивнул, опять пошел к своей конторке — писать. Все шумнее, все веселее делалось в шатре, более других шумел Меншиков, рассказывал, как давеча генерал Кронгиорт задумал подать сикурс осажденным и что из этого вышло. Его перебивали, он орал все громче, что-де без Меншикова ушел бы комендант Ерик Шлиппенбах, он — Меншиков — того Ерика приметил и не дал ему бежать, пугнул, замахнувшись, едва не проколол шпагою, да сорвалась рука, а то быть бы старикашке на том свете. Шереметев слушал, вздыхая; Аникита Иванович Репнин слушал радостно, с сияющими глазами: он любил вранье Меншикова, как любил сказки, песни про богатырей, не думая — правда оно или выдумка.
— Ври, ври больше! — тоже слушая Данилыча и проглядывая почту, сказал Петр. — Ерик! Ты возле сего Ерика и близко не был. Мы-то видели…
Он отложил прочитанные письма послов из разных государств и стал писать Виниусу: «Правда, что зело жесток сей орех был, однако ж, слава богу, счастливо разгрызен…»
— «Ври»! — издали обиженно сказал Меншиков. — Разве ж тебе, господин бомбардир, отсюда все видно было? Да и трубу ты, государь, попортил, как в Соловецкой обители по голове некую персону огрел. Сия труба нынче ненадежна, в нее не все видно…
— Что надобно, то видно! — ответил Петр. — Да и твои хитрости без трубы зело заметны. Как давеча с купцами любезничал… Некая персона…
Он покрутил головою, захохотал, подозвал к себе Сильвестра Петровича. Иевлев подошел с куском ветчины, — с начала баталии крошки еще не было во рту.