— Жанночка, это я… Нет, нет, со мной все в порядке… Ты хочешь увидеть меня? Тогда сделай все, что тебе скажут. Да, да, только это… Нет, никому не надо звонить. Это связано с моей безопасностью, и с твоей тоже. Просто приезжай одна, и мы сможем увидеться в последний раз, девочка…
У дочери Митрохина хватило ума и мужества выполнить условия, поставленные Сергеем, и приехать на площадь Космонавта Волкова одной, без охраны, даже без наружного наблюдения, что после всего произошедшего с ее отцом казалось почти невероятным.
Сергей изучал девушку минут двадцать. Воспользовавшись генератором невидимости, он встал рядом с ее машиной и мог бы услышать ее телефонные переговоры по мобильнику, если бы они были! Но их не было. Ее серый «Мерседес», умытый дождем, казался чем-то посторонним, не относящимся ни к этой площади, ни ко всему этому миру.
Девушка скрупулезно выполняла все поставленные ей условия, и Сергею очень хотелось знать, что ее подвигло на эту полную опасности поездку в неизвестность? Любовь к приемному отцу или что-то другое?
По большому счету, ему вообще нельзя было здесь находиться. Который раз Алексею пришлось напомнить о том, что он слишком рискует. Руководитель центра чистильщиков не должен размениваться на подобные мелочи. Он и сам это понимал, но тем не менее терпеливо стоял под моросящим дождем и изучал внешний вид дочери Митрохина, каждую секунду ожидая, что из-за угла появятся машины охраны. Возможно, это было своеобразной данью собственной совести, он так и не простил себе отказа участвовать в операции по захвату Митрохина и даже не смог объяснить самому себе, почему он это сделал.
Что-то в нем изменилось с тех пор, как он повесил на шею ладанку с каменным яйцом. Он стал равнодушнее, суше, углубленнее в самого себя. И вот тем не менее он стоит под дождем и порывами холодного ветра.
Вряд ли бы он сумел членораздельно объяснить, зачем ему понадобилось здесь находиться. Как раз эту простую операцию он мог поручить любому своему сотруднику. Но, возможно, он считал себя обязанным изучать последствия собственных действий? Реакцию на него других людей? Не оправдания ли для себя он искал там, где его не могло быть? Или это был лишь подленький интерес к чужому горю, которое он сам же и вызвал?
Да нет, не надо на себя клеветать. В конце концов, каждая организованная им акция направлена на живых людей. Легко, сидя в кабинете, решать чужие судьбы, вычерчивая их на листе бумаги, и совсем иное дело видеть это лицо…
Она опустила стекло, выбросила окурок сигареты и вновь закрыла окно. Странно, он не заметил, чтобы она курила… Даже сквозь затененное стекло нетрудно было бы увидеть огонек сигареты. Но он так и не додумал эту мысль до конца, отвлеченный мелькнувшей перед ним картиной, словно нарисованной внутри рамы окна.