— Они ничего про нас не знают.
— Они узнают, если нас поймают. Тут и начнется. Когда нас схватят. Когда мы попадем за решетку. Тогда они узнают. И скажут нам, какие они хорошие и какие мы плохие.
— Мы не плохие. Не совсем плохие. — Она посмотрела ему прямо в глаза.
— Мы достаточно плохие, — сказал он. — Достаточно плохие.
— Но не такие плохие, какими они нас выставят. Мы не настолько плохие.
— Постарайся их в этом убедить.
— Мы не должны убеждать их в чем-то. — Она хлопнула его по запястью. — Все, что мы делали, — это старались, чтобы нас не сцапали. Потому что, если нас не сцапают, они никогда ничего не узнают.
— Но мы знаем.
— Послушай, Нэт. Мы знаем, что ничего никому не сделали. Ни сегодня, ни прошлой ночью, никогда. И если они скажут, что мы это сделали, мы будем знать, что они ошибаются. Это главное, что мы знаем.
— Мы не сможем это доказать. Но в таком случае, может быть, мы могли бы...
— Что мы могли бы? — Она посмотрела на него озадаченно, что-то росло в ее глазах и делало их шире.
— Если бы мы могли, — сказал он, — то стоило бы попытаться.
— Нэт, перестань говорить загадками. Скажи мне, о чем ты ведешь речь.
— О том, чтобы сдаться.
— Ты действительно об этом думаешь?
Он кивнул.
— Почему ты об этом подумал? — спросила она.
— Не знаю.
— Тогда перестань.
— Не могу, — ответил он. — Это здесь, вот и все. Я об этом думаю.
— Тебе не нужно об этом думать. Пожалуйста, прекрати. Пожалуйста, ты меня тревожишь.
— Ничего не могу поделать. Я не хочу тревожить тебя, но я просто ничего не могу поделать. Я думаю, что, возможно, нам стоит так поступить.
— Нет.
Он взял ее руки, сдавил их своими ладонями:
— Послушай меня. Я хочу сказать тебе кое-что и хочу, чтобы ты слушала очень внимательно. — Он снова сдавил ее ладони, не понимая, как сильно он на них давит. Движением подбородка он указал на плотный поток людей, шествующих туда-сюда по набережной. — Посмотри на них. Посмотри на их лица. Ты можешь подумать, что у них есть проблемы? Они вообще не знают, что такое настоящие проблемы. Посмотри, как они идут. Когда они выходят погулять, они гуляют — и это все. Но ты и я, когда мы выходим пройтись, мы идем так, словно пробираемся через черный тоннель, не зная, что впереди и что позади. Я хочу оставить все это. Я хочу, чтобы это кончилось, меня это больше не привлекает, и я хочу положить этому конец.
Она закрыла глаза и принялась медленно качать головой, глаза ее были зажмурены.
— Послушай, — сказал он. — Как ты всегда слушала, когда мы составляли план. Слушай именно так. Это на самом деле такой же план, разве что он проще, он открыт, и он важнее, чем просто план. Постарайся выслушать меня. Мы идем туда. Мы сдаемся. Мы отдаем им все, принесем им на блюдечке. Они это оценят. Ведь мы избавим их от хлопот. Мы придем сами. Никто не приведет нас. Мы придем сами. Мы сами сдадимся. Мы сделаем их работу, убережем их от лишней головной боли, решим их проблему, объясним, как было дело на шоссе и в комнате Бэйлока. Но особенно на шоссе. Шоссе — это важно, потому что, когда умирают копы, это серьезно. И другие копы всегда пытаются выяснить кто, как и почему. И мы предоставим им такую возможность, и они узнают, и они поймут, что без нас они бы никогда этого не узнали, никто бы не пришел и не рассказал им, как это случилось и кто это сделал. И есть еще одна важная вещь — изумруды. Мы вернем им изумруды. Я знаю, это произведет хорошее впечатление. Может быть, изумруды облегчат нашу участь.