Ведь он любил Ивана, любил, всю жизнь любил его.
Мария Павловна никогда, казалось, так полно не ощущала душевную силу мужа, как в эти минуты, когда он хотел ободрить несчастного Ивана. Она-то ведь знала, кто победитель и кто побежденный.
Действительно странно, но даже в тот час, когда зисовская машина повезла Николая на Внуковский аэродром для полета в Индию где он должен был представить премьеру Неру делегацию советских ученых, она не испытывала с такой глубиной своего жизненного торжества. Здесь оно было совсем особым – соединенным со слезами о погибшем сыне с жалостью, с любовью к седому человеку в грубой обуви.
– Ваня, – сказала она, – я ведь для вас приготовила целый гардероб, ведь вы с Колей одного роста.
Разговор о старых костюмах Мария Павловна затеяла не совсем вовремя, и Николай Андреевич сказал:
– Господи, да нужно ли говорить о таких пустяках. Конечно, Ваня, от всей души.
– Тут дело не в душе, – сказал Иван Григорьевич, – ты ведь раза в три обширнее меня.
Марию Павловну кольнул внимательный и как будто бы немного участливый взгляд Ивана. Видимо, то, что муж держался с особой скромностью, мешало Ване отделаться от старого снисходительного отношения к Николаю Андреевичу.
Иван Григорьевич выпил водки, и на лице его проступил темно-коричневый румянец.
Он спросил о старых знакомых.
Большинство его прежних друзей не встречались Николаю Андреевичу в течение десятилетий, многих уже не было в живых. Все, что связывало, – общие волнения, дела – ушло; разошлись дороги, отлетели сожаления и печаль, связанные с теми, кто ушел без права переписки и без возврата. Вспоминать о них Николаю Андреевичу не хотелось, как не хочется приближаться к одинокому засохшему стволу, вокруг которого одна лишь пыльная мертвая земля.
Ему хотелось говорить о тех, которых Иван Григорьевич не знал, – с ними были связаны события его жизни. Рассказывая о них, он как бы приступал к главному: рассказу о себе.
Да, именно в эти минуты надо избавиться от интеллигентского червячка, от ощущения виновности, незаконности того чудесного, что произошло с ним. Не каяться захотелось ему, а утверждать.
И он стал рассказывать о людях, добродушно презиравших его, не понимавших и не ценивших его, – о людях, которым он сегодня готов всей душой помочь.
– Коленька, – вдруг проговорила Мария Павловна, – ты скажи об Ане Замковской.
И муж и жена сразу же ощутили волнение Ивана Григорьевича.
Николай Андреевич сказал:
– Она ведь писала тебе?
– Последнее письмо было восемнадцать лет назад.
– Да, да, она замужем. Муж ее физико-химик, в общем, по этим самым атомным делам. Живут в Ленинграде, представь, в той же квартире, где она когда-то жила у родных. Мы ее встречаем обычно на отдыхе, осенью… Раньше она всегда спрашивала о тебе, а после войны, по правде говоря, перестала.