Еще я с вожделением смотрю на блок «Силк Кат». Но нет, мне нельзя курить! Нельзя, даже если я так нервничаю, что меня вот-вот стошнит. Нет. Я веду здоровый образ жизни, могу обойтись без сигарет. Слышу, как объявляют посадку на мой рейс и спешу к выходу, изо всех сил стараясь сдержать желание завизжать от возбуждения и восторга.
Одиннадцать часов в самолете — это утомительно. Но для Джемаймы Джонс время пролетает незаметно. Одиннадцать часов проходят быстро, когда летишь первым классом, окруженная роскошью, когда тебе то и дело предлагают напитки и угощение, у тебя есть персональный видеоэкран и любой фильм на выбор. Джемайма Джонс так возбуждена, что не может уснуть. Когда стюардессы опускают жалюзи на окнах и все остальные пассажиры надевают повязки на глаза и начинают тихонько посапывать, Джемайма смотрит фильмы, читает журналы или просто сидит, откинувшись в кресле и размышляя.
Она думает о том, как изменилась ее жизнь, о Брэде, каким он окажется и что о ней подумает, чем будет заниматься в Лос-Анджелесе. И о Бене. Хотя Джемайма старается не зацикливаться на нем, потому что, когда она вспоминает его, то испытывает физическую боль. Как бы она ни старалась изменить жизнь, факт остается фактом — она скучает по Бену. Ей кажется, что она никогда не сможет испытать таких глубоких чувств к другому мужчине.
Джемайма сидит в салоне самолета и обрызгивает лицо минеральной водой, пьет минеральную воду и каждые два часа добросовестно натирает лицо увлажняющим кремом, чтобы предотвратить обезвоживание. За час до посадки идет в туалет и накладывает макияж, красит ресницы, но тут ее вдруг охватывает беспокойство. Она смотрит на себя в зеркало и в недоумении произносит: «Джемайма Джонс, что же ты делаешь?»
Говорят, долгие перелеты изматывают. Но я совсем не устала. Я просто взволнована и счастлива. До си пор эта затея с Интернетом была чем-то вроде забавной игры. Выдумала роман с незнакомцем, и это было весело. Мне было к чему стремиться, но теперь, когда я здесь, в Лос-Анджелесе, мне страшно.
Меня не пугает, что Брэд может оказаться кем угодно — убийцей с топором, педофилом, насильником, — хотя все это приходило в голову. Меня ужасает одно: то что я проделала весь этот путь, и окажется, что я ему не нравлюсь. Знаю, что сейчас сказала бы Джеральдина: а что, если он мне не понравится? Но это не важно. У меня никогда не было возможности выбирать, и хотя теперь я выгляжу по-другому, но все еще не могу предположить, что я кому-то понравлюсь, а он мне — нет.
Что, если я не оправдаю его надежд? Что, если он сможет разглядеть под внешней оболочкой толстую девочку, неуверенную в себе? Ведь недавно я была объектом насмешек, больно даже вспоминать об этом, но это правда. Я понимаю, что большинство моих знакомых, кроме Бена и Джеральдины, которые всегда относились ко мне по-доброму, испытывали ко мне жалость.