Постепенно я узнала их всех. Я видела их. Конечно, не очень ясно. Иногда по ночам до меня доносились отголоски чьих-то слов или журчанье чьего-то смеха. Однажды я проснулась от гула приближающейся толпы и увидела, что моя спальня освещена заревом пожара от горящего Вайдекр Холла. Это была та толпа, которая убила моего папу и Беатрис. Которая оставила в живых только нас троих.
Самой реальной в реальной жизни была моя мама. Ее бледное лицо в форме сердечка с бархатистыми карими глазами. Когда она была молода, ее волосы были белокурыми, но теперь тусклые серые нити виднелись в них там и сям, словно горе и заботы запустили свои цепкие пальцы в эту массу золота. Она овдовела, когда мне было всего два года, и я помню ее только в лиловом или черном. Когда мы были маленькими, она потешалась над тусклыми цветами и клялась, что выйдет замуж за торговца тканями из-за его тюков ярких разноцветных шелков. Но шли годы, мы росли, богатый торговец не являлся, птицы не несли золотых яиц, на деревьях не росли бриллианты, и она не смеялась больше над своими старыми темными платьями, поношенными и вытертыми на швах.
И еще в реальной жизни был Ричард. Мой кузен Ричард. Мой самый близкий друг, мой маленький тиран, мой лучший союзник, мой худший враг, предатель, товарищ, соперник, жених. Я не помню времени, когда бы я не любила его. Так же как я не помню времени, когда бы я не любила Вайдекр. Он был частью меня самой, такой же частью, как высокие деревья в парке, холмы и заросли вереска. Я не помышляла никогда ни о чем другом. Я не могла вообразить себя без Ричарда или без этого дома. Это было бы все равно, что не быть Лейси.
Я была счастлива в своей любви. Потому что Ричард, мой любимый брат, был одним из тех счастливых детей, которые притягивают к себе любовь так же естественно, как растет трава. На улицах Чичестера люди с улыбкой оборачивались ему вслед при виде его легкой походки, копны черных кудрей, тревожно сияющих голубых глаз и прелестной улыбки. А тот, кто слышал его пение, готов был полюбить его только за это. У него был один из тех чудесных мальчишеских голосов, которые словно парят высоко-высоко в небе и кажутся звуками арфы, долетающими из рая. Я так любила его пение, что добровольно обрекала себя на муки вечных фортепианных гамм, чтобы только научиться аккомпанировать ему.
Он любил петь дуэты, но ни угрозами, ни лестью не мог заставить меня верно держать мелодию. «Слушай, Джулия! Слушай же!» — кричал он мне, выводя чистую как журчание весеннего ручейка ноту, повторить которую мне не удавалось. Вместо этого я барабанила свою партию на фортепиано, мама пыталась тихонько подпеть ему, а его чистый голос поднимался все выше и выше, заполняя собой гостиную, и сквозь приоткрытое окно лился на свободу, в вечерние сумерки, соперничая с пением птиц.